Арбатская излучина
Шрифт:
Собеседник ничего не ответил. И нечего ему, видимо, было отвечать. На том и кончилось.
И весь разговор запомнился ему только одним: уверенностью совсем стороннего человека в том, что «Чурин не промахнется».
Сейчас, приплюсованный к словам Марии Васильевны, разговор этот создавал непреложность факта. Иван Петрович держал холодные и какие-то беспомощные руки Марии Васильевны в своих и думал, что то, что для нее трагедия, другая женщина сочла бы жизненной удачей. Да почему же «другая женщина»? Вот же — сама Светлана…
— Машенька, как ты узнала? Вообще, как это получилось…
Ему казалось, что ей надо выговориться, и он благодарил судьбу за то, что оказался сейчас рядом с ней.
Когда она подняла на него глаза, тоска стояла в них.
— Что ты, Машенька? Нельзя так оплакивать живую, благополучную Свету.
Он тотчас пожалел о том, что сказал, особенно о слове «благополучная». Мария Васильевна отняла свои руки и горько сказала:
— Слишком благополучную, оттого и оплакиваю. Ваня, когда человек теряет себя, он все равно что мертв. Неужели ты думаешь, ты можешь предположить, что Светлану привлекает в Чурине что-нибудь, кроме «благополучности»?
Иван Петрович понял, как важен был для нее его ответ. Юрий представился ему очень ясно, но почему-то не таким, каким видел его сравнительно недавно. Он смотрел на Юрия отстраненным, испытующим взглядом первого их свидания.
Да, именно тогда, в кабинете треста, в первое их свидание, он смотрел на Юрия так, словно искал ответа на вопрос: каким он стал, что в нем взяло верх? Он всегда казался Ивану Петровичу словно бы составленным из разных кусков. Время могло зачеркнуть одно, вызвать к жизни другое.
Но и сейчас, когда он знал Юрия много больше, он не мог отчетливо сказать, каков тот в его глазах. И странно: то, что он узнал сейчас, что было так поворотно не только для него и Светы, но и для Вали — он подумал об этом с болью, — ничего пока не добавляло, не проясняло противоречивый облик этого человека.
— Машенька, — начал он осторожно, — может быть, мы судим поспешно: в Юрии многое могло привлечь Свету… — Он хотел сказать «помимо благополучия», но осекся и добавил: — Он умеет любить… — Нет, это было неточно, и он поправился: — Юрий умеет показать свою любовь и преданность… — Он поймал себя на том, что повторяет как-то сказанные слова Вали и продолжал: — Это очень важно — уметь проявить свое чувство. Иногда это свойство решает.
Может быть, оно и решило его собственную судьбу? Вернее всего: Юрий был рядом с Валей, весь напоказ со своей любовью. А что могла сохранить Валя в своей памяти от короткой фронтовой любви в заброшенной деревеньке на краю оврага? Какие слова? Он не сумел их найти.
Какой же каскад признаний обрушился на неискушенную Свету! Можно было себе представить…
И он уже с некоторой уверенностью предположил, что Светлана вполне могла увлечься Чуриным.
— Чурин, — Иван Петрович замялся, — не серый человек, он умеет искриться…
— Вот и она мне все твердила: «блестящий, ни на кого не похожий»… Но почему-то я не верю в ее чувства. Она — холодная, Светка! — отчаянно выкрикнула Мария Васильевна. И он понял, чего стоили ей эти слова.
— Машенька, ну расскажи, как все было, — он снова завладел ее рукой и уже не выпускал ее, пока она говорила. А она, говоря, словно прислушивалась к своим словам, словно заново оценивая происшедшее:
— Помнишь, Света уехала в отпуск? Сказала, что записалась в туристскую молодежную группу. Я поверила, почему не поверить? Она ведь и раньше ездила так. Один раз в Прибалтику, потом — на Волгу… А теперь сказала — на юг. И я порадовалась за нее. Девочка ведь работает безотказно. Не какая-нибудь тунеядка. Она очень работящая. — Мария Васильевна цеплялась за это слово, дорогое для нее. Да, для людей их поколения труд был самым главным в жизни, но, наверное, нельзя было только мерой честной работы исчерпать характер… — Оказалось, она ездила на юг с Чуриным.
— И никто не знал? И она сама не проговорилась? Характер! — Иван Петрович, впрочем, тут же подумал, что кто-кто, а Юрий умеет прятать концы в воду.
— Когда я ее спросила, почему она мне не сказала, Светка на меня посмотрела, как на дурочку: «Мама, — говорит, — я могу сказать тебе только сейчас, когда все решено и скоро мы поженимся. Неужели тебе было бы приятно узнать, что я — любовница Юрия Николаевича?..» — Мария Васильевна помолчала и тихо проговорила: — Пусть уж лучше побыла бы в любовницах, только бы не губить всю жизнь… Но я ей этого не сказала. Да она и не поняла бы меня. Она слишком… все рассчитала.
Ивану Петровичу было странно слышать из ее уст это слово, так подходившее Свете. То, что Мария Васильевна его произнесла, показывало, как близко она подошла к правильной оценке факта. И вряд ли надо было утешать ее, выискивая привлекательные черты в характере Юрия.
— Потом она мне все рассказала, они уже давно встречаются…
— Где же? — вырвалось у него, потому что вдруг он опять остро и болезненно подумал о Вале.
— Он нашел какую-то квартиру… — Мария Васильевна пунцово покраснела, как будто именно наличие квартиры для свиданий было самым позорным в ситуации.
И чтобы перешагнуть через это, он быстро сказал:
— Вот видишь, раз Света на все пошла ради их любви, значит, это серьезно…
Мария Васильевна посмотрела на него своим отчаянным взглядом, но сейчас что-то твердое выкристаллизовалось в ней, словно зернышко точной мысли, которой она не боялась теперь дать волю.
— Нет там никакой любви, Иван! — горько и зло сказала она.
И он не нашел, что ей ответить, потому что конечно же не для нее, не для такой женщины, как она, были его вялые утешения.
Теперь она рассказывала спокойно, со своей манерой, словно бы сама прислушивалась к своим словам и по-новому оценивала происшедшее:
— Я говорю: «Доченька, если ты мне скажешь, что его любишь, я и слова против не найду… была бы ты счастлива…» Ваня, она ведь хоть скрытная, она очень скрытная — это да, но она нелживая, гордая, изворачиваться не станет. Тогда она мне и сказала: «Я хочу жить. Настоящей жизнью, все иметь, что хочется, всюду ездить. И иметь возле себя такого человека, как Юрий, который все мне может дать. И свою любовь в придачу. Потому что, поверь, мама, я для него не игрушка, он меня очень любит…» Сказала и улыбнулась, знаешь ведь, какая у нее улыбка. «А ты его?» — спрашиваю. Она засмеялась: «Во всяком случае, я буду счастлива, я тебе уже сказала, чего я хочу». «Но ты смогла бы еще все получить, твоя жизнь впереди». — «А я не хочу «когда-то», не хочу «впереди», хочу всего сейчас. Вот именно, пока молодая и всем могу насладиться. И убиваться тебе вовсе не от чего. А надо радоваться», — «А как же он со своей женой? — я вспомнила, что видела ее не раз на вечерах в тресте: интересная такая женщина, ну, конечно, ровесница ему. А он такой нежный с ней. Даже всем приятно было на них смотреть. — Ты же семью разбиваешь». Верно, мои слова глупыми ей показались. «Ничего не разбиваю, — говорит, — она сама давно разбилась, у него столько романов было, сколько у меня волос на голове… И жена об этом отлично знала, и каждый жил своей жизнью…» — сердито так сказала. А меня словно подмыло: «Он так и при тебе будет…» «Ну, нет! — у нее глаза засверкали. — Он от меня никуда не пойдет». И так она это сказала, что я поняла: свою власть над ним она очень ценит. И может быть, не на последнем месте ее ставит, решая свою судьбу. Ты слушаешь, Ваня?