Арена
Шрифт:
— Завтра приедем в город и сразу… — сказала Надя, точно они уже сели в поезд. Однако до поезда было далеко. А что делать в городе, она и сама не знала: дел — много, желаний — еще больше.
— Дядя Август, а этот город меньше Москвы? — спросила разговорившаяся Катька.
— Да, меньше на один фонарный столб… — пошутил старик.
Деревья уплывали в темноту. Вскоре один скрип полозьев журчал, как сверчок, согревая сном.
20
Ощущение утра в городе начиналось со скрежета дворницких лопат: жжиг… жжиг… Дворники двигались равномерно,
Надя поднялась раньше других и по еще безлюдному гостиничному коридору прошла в ванную комнату.
— Ванная работает с восьми часов утра. Могу выписать талон, — ответила ей дежурная.
«В восемь будет поздно», — подумала Надя. Ей казалось, что не пройдет и часа, как все поднимутся и пойдут в цирк. При одной только мысли о цирке ей становилось тревожно. Неужели сегодня он реально распахнется перед ней? Думая об этом, Надя забывала, что приехала сюда вовсе не на работу, что к цирку она только прикоснется, набирая сил, прикоснется, но не войдет.
Она совсем не удивилась, когда, вернувшись к себе в номер, застала там Шовкуненко. Он тихо, вполголоса, чтоб не разбудить Катьку, говорил с Зинаидой.
— Наденька, как хорошо все устроилось. Шишков уже в больнице, — Зинаида не стеснялась своей искренней радости. — Директор, правда, в цирке новый, но такой приятный человек. Без разговоров пошел с нами, что нужно, сделал, устроил. «Что вы, — говорит, — извиняетесь? Раз нужно, пошли…»
— Значит мы скоро пойдем? — Надя подошла к Шовкуненко.
— Пожалуй, рановато. Ведь приемные часы, наверное, есть, раньше не пустят.
Зинаида не поняла Надю, решив, что она собралась в больницу к Шишкову. А Шовкуненко не требовалось пояснений. Он еще вчера у гостиницы в потемках просмотрел афишу цирка. Просмотрел и понял: здесь решится его судьба. Слова красным шрифтом: «Сережников — жонглер», — были уже приговором. И теперь Шовкуненко знал, куда рвалась Надя.
— Зина, мы с Надей пройдемся в цирк, — сказал он все-таки Зинаиде. Она удивленно поглядела на обоих: семь часов утра, это уже день, а в цирке он начинается ночью.
— Значит, мы не вовремя, — оправдываясь, добавил Шовкуненко.
Они вышли на улицу, и тотчас тот мир, в котором они пока жили, копошащийся в хламе барахолок и базара, исчез, отступил перед деловым городом. Здесь все было полно другой жизнью, она струилась сквозь стенды афиш, то тут, то там они видели красные, чеканные слова: «Госцирк сегодня». Он был, конечно, не тот, который выплеснул их. Они не разговаривали друг с другом, молча проглатывали афиши и, обменявшись взглядом, снова торопливо шли, боясь потревожить друг друга напоминаниями о том цирке. Наконец цирк встал перед ними, пугая своей неожиданно знакомой новизной. И, прижавшись плечом к плечу, они стояли, будто ожидая от этого гиганта слова. Какого? Ни Надя, ни Шовкуненко не знали: для нее цирк распахнулся тем чеканно-красным «сегодня», а у Шовкуненко с ним было связано все то, что составляло долгую жизнь вчера.
— Григорий Иванович! Ведь это возможно, да? — спросила она, не подозревая, что он знает…
— Конечно, Наденька! Все будет так быстро, какой-нибудь год, и мы будем здесь.
Остановившись перед манежем, они оба застыли. Махровым, ржаво-бурым ковром опилок он звал их в свой круг. Шовкуненко перешагнул через барьер. Взял горсть опилок и протянул их Наде.
Чья-то фигура мелькнула в форганге [7] .
— Кто там?
Они оба вздрогнули. Надя бережно высыпала опилки в манеж. Двое униформистов вышли из форганга. Один молоденький, другой как старый морж. Старый, подойдя к ним, снял шапку и поздоровался:
7
Форганг — артистический выход на арену.
— К нам, значит, Григорий Иванович! Начинаете когда? А то реквизита вашего еще как будто нет.
Шовкуненко грустно покачал головой.
— Нет, нет, мы проездом. — То, что его знали и помнили, полоснуло сердце, вызвав прежнюю осанку большого мастера. Шовкуненко похлопал по плечу усача.
— Ну погляжу вот, как манеж заправлять будете.
Он произнес эту фразу так, что всякая осанка полетела вверх тормашками, показывая его счастье: простое движение грабель — мелочь цирковой жизни — было ему дорого. Цирк начинал свой день, и он жил этим днем. И неожиданно день вдруг вырос, сделался непомерно большим. Кулисы, где в каждой гардеробной нужно было поговорить, узнать новости, посоветовать, посоветоваться. Манеж, где, начиная с дрессировщиков, гости смотрели все репетиции, жадно впитывая их, словно дышали кислородом.
Надя неотступно ходила за Шовкуненко. И он понемногу начинал успокаиваться, утешая себя, что, быть может, прошедшее не сумеет возродить в ней чувство к Вадиму. Ни на шаг от него, все время рядом — пожалуй, это и есть нить, связывающая Надю именно с ним, с Шовкуненко.
— Григорий Иванович! Ты ли? — донесся из гардеробной голос старика Хурсантова.
— Я, я. Сейчас зайдем! — радостно откликнулся Шовкуненко.
— Ты с кем?
— Я? — Шовкуненко было уж собрался ответить — «с женой», как отвечал всегда в передвижке, но, увидев Надино лицо, застывшую в ожидании ответа фигурку и не спуская с нее проницательного взгляда, с деланным спокойствием громко произнес: — Тут со мной партнерша.
— Ох, милый человек, скажи, чтоб не гневалась на старика. Даме в такой одежде не могу показаться. Заходи, заходи. Пусть по цирку побродит, я тебя ненадолго отниму у нее, — снова донесся голос Хурсантова.
Шовкуненко не хотелось оставлять Надю, и в то же время не зайти к Хурсантову было невозможно. Старый дрессировщик лошадей Хурсантов — самый близкий друг Бено.
— Я недолго, Надя. Впрочем, может, пока запасемся продуктами? Здесь магазин недалеко от цирка. Из магазина — сюда. Тут у старика перекусим, чтоб не уходить до представления из цирка. Хорошо?
Надя согласилась и медленно пошла по цирку. Фойе. Выход. Афишные стенды. И вдруг остановилась, увидев живое лицо Вадима, скуластое, улыбающееся.
— Вадим! Вадим! — кричала Надя.
Мужчина тоже остановился.
— Простите, — обернулся он к Наде и вдруг растерянно попятился от нее.
— Не узнаешь? — прошептала Надя.
— Просто еще не доходит как-то. Ты откуда?
— Долго рассказывать, наверное, с того света.
Вадим молчал. Надя, не отдавая себе отчета, еще раз требовательно произнесла его имя: