Архипелаг Исчезающих Островов
Шрифт:
В последний раз мелькнули и скрылись за поворотом белые будки метеостанции и мачта с полосатым, распластавшимся по ветру флюгером. “Пятилетка” легла на курс.
В этом году мы подошли к кромке льдов на три дня раньше, чем в прошлом году. О том, что кромка близко, узнали еще накануне. Нас оповестил об этом Степан Иванович,
– Калянусы на ушко шепнули? – спросил Сабиров усмехаясь.
Мы с удивлением смотрели на Степана Ивановича. Не было никаких признаков льда впереди. Небо над горизонтом было типично “водяное”, темно-серое.
– Калянусы промолчали, – в тон Сабирову ответил гидробиолог. – Разговорчивым оказался фитопланктон…
Утром Степан Иванович заметил, что количество фитопланктона в море резко увеличилось. А еще плавая на “Сибирякове”, он установил закономерность: чем ближе к кромке льда, тем больше встречается мельчайших, взвешенных в воде живых организмов.
– Пловучие льды увидим завтра или послезавтра, – уверенно повторил Степан Иванович. – “Разговорчивый” планктон не подведет.
Степан Иванович не ошибся. Когда мы вошли во льды, Сабиров имел весьма сконфуженный вид, а парторг подшучивал над ним:
– Каково? Пошептался с планктоном – и вот пожалуйте, в предсказатели попал…
Почти ничего не изменилось на борту корабля с прошлого года. Можно было подумать, что мы впервые идем к “белому пятну” и мне и Андрею еще предстоит десант на вездеходе. Но на баке высилось сооружение, прикрытое брезентом. Оно очень напоминало торпедный аппарат. А в трюме были установлены в ряд и заботливо обложены соломой, чтобы предохранить от толчков, пятьдесят металлических, тускло поблескивающих баллонов.
Пятьдесят – это было не очень много. Но больше не успели изготовить. И так химики в Москве торопились изо всех сил и превзошли себя. Новый опреснитель, вызывавший выпадение солей из морской воды, был во много раз активнее азотнокислого серебра. С пловучими льдами мы, гидрографическая экспедиция, собирались побороться своими, чисто гидрографическими средствами.
Не изменился и научный состав экспедиции.
По-прежнему Степан Иванович, шевеля длинными усами, склонялся над своими калянусами. По-прежнему четыре раза в сутки проводил метеорологические наблюдения Васечка, как будто бы еще больше раздавшийся в плечах. По-прежнему подле пробирок с пробами хлопотали круглолицый улыбающийся Вяхирев и Союшкин, то и дело теряющий и подхватывающий на лету свое пенсне.
Я не собираюсь повторяться и давать подробное описание второго похода к “белому пятну”. Хочу рассказать лишь о двух эпизодах, где лучше всего, по-моему, проявился характер моего друга – его целеустремленность и выдержка, которых не хватило мне.
Место для якорной стоянки во льдах выбирали осмотрительно и долго. На Федосеича, как знает читатель, нелегко было угодить.
Наконец приткнулись к широкому торосистому полю площадью в один квадратный километр. Лед был довольно толстый – по-видимому, образовался года полтора назад.
– Выгодная конфигурация, – пояснил Сабиров. – Видите, вон на южной стороне поля выбоина. Сюда и введем корабль. Это будет наша гавань.
– Главное не выбоина, – сказал Андрей. – Поле представляет из себя треугольник. Острым углом оно будет таранить, расталкивать льды, надежно прикрывая корабль.
– В общем, насадили дополнительный ледяной форштевень!
Выяснилось, однако, что выбранное нами ледяное поле – с секретом.
Когда задули ветры северо-восточных румбов, корабль стал оседать на корму. Это было странно. Федосеич с Сабировым спустились на лед и обошли корабль. Особенно долго находились они у форштевня, присаживались подле него на корточки, заглядывали вниз, качали Головами.
Вернулись они с ошеломляющим известием. Оказалось, что под льдиной был подсов – вторая, косо стоящая льдина, не замеченная раньше. Теперь корабль сидел на ней и раскачивался при подвижках.
Андрей приказал уменьшить диферент [25] перебросив грузы с кормы на нос. Корабль выровнялся.
Но вечером произошла новая подвижка, и проклятая льдина-подсов опять перекосилась.
Мы только что расположились со Степаном Ивановичем в его каюте “почайпить” – наш парторг, коренной москвич, был весьма предан этому занятию и, по доброте своей, старался приохотить и меня.
25
Диферент – разность осадки кормы и носа корабля.
– Сабиров пьет чай, черный, как деготь, – с пренебрежением говорил он. – Разве это чай? Он должен быть светло-коричневым, с золотыми искрами! Вот такой, Алексей Петрович!
Он поднял на свет стакан с чаем “правильной” расцветки, как вдруг стакан упал и разбился, а гость с хозяином повалились рядышком на диван.
Мы услышали противный длительный скрежет – проклятая льдина царапала дно!
На этот раз корабль перевалило на левый борт.
– Да уж, уютненькую льдинку выбрали! – пробурчал Степан Иванович, подбирая осколки стакана с пола.
Я поспешил на палубу. Ее перекосило набок – идти приходилось, держась за переборку.
Сабиров, уже стоявший в штурманской рубке у кренометра, поднял озабоченное лицо.
– Крен – двадцать градусов, – сказал он.
Следом за мной вошли Федосеич и Степан Иванович, спустя некоторое время – Андрей.
Лицо его было еще более серьезно, чем лицо Сабирова.
– Я из машинного отделения, – сказал он ровным голосом, каким всегда говорил в минуты опасности. – Запасный холодильник дал течь…
Сабиров опрометью кинулся из рубки, я – за ним.
Машинное отделение было ярко освещено. В трагической тишине аварии слышно было только тяжелое дыхание механиков, суетившихся подле крышки холодильника, и тонкое, певучее журчанье. Из-за крена отливное отверстие холодильника очутилось под водой, прокладку у крышки пробило, и вода Восточно-Сибирского моря тоненькой струйкой начала поступать в машинное отделение.
Быстро, будто захлебываясь, спеша, догоняя друг друга, зазвучали удары била о рынду. Тревога! Тревога! Общий аврал!