Архив
Шрифт:
Брусницын вернулся взглядом к хозяину кабинета. И увидел в руках Варгасова пачку денег. Довольно толстую, оклеенную банковской лентой.
— Здесь, Анатолий Семенович… еще пятьсот рублей. Итак, на круг — ровно тысяча, — проговорил Варгасов.
— Но… я у вас… не просил, — дрогнул голос Брусницына.
— Да, но вам нечем вернуть мне долг… те пятьсот Рублей. Или я не так понял Хомякова?
— Да, но…
— Я, Анатолий Семенович, обнаружил в себе слабость — собирательство. Звучит дилетантски, но не могу противиться страсти… Я буду вам весьма признателен, если где-нибудь в… архиве, скажем, обнаружится нечто такое…
— В архиве? — изумился Брусницын.
— Ну, не в архиве, — помедлив, точно нехотя поправился Варгасов. — В букинистическом магазине, в антикварном… Словом, я слышал, что вы понимаете в этом толк. Только чтобы это не было громоздким. Мал золотник… В наших квартирах
— Как… еще деньгами? Этой тысячи хватит на первый шаг.
— Вы меня не поняли, Анатолий Семенович. Эту тысячу я вам дарю. Ну, как премиальные, если хотите. Как гонорар за проделанную работу, забудем о ней, — Варгасов перебросил пачку Брусницыну на колени.
Когда они вышли из кабинета, гости сидели за столом перед тремя огромными тортами, пили чай.
Зоя о чем-то разговаривала с Веней Кузиным. Вид у нее был настороженный. Заметив мужа, Зоя оставила доктора и позвала Брусницына к столу.
— Что вы там уединились с Варгасовым? — шепнула она мужу, выбирая, какому торту отдать предпочтение.
— Учил меня, как жить, — Брусницын взглядом указал на торт, что с кремовым петухом. — А ты о чем шепталась с Венечкой?
— Вспоминали детство, — ответила Зоя. Не станет же она сейчас рассказывать, что Кузин не на шутку обеспокоен состоянием здоровья Брусницына. Надо пройти обследование, показаться серьезному психиатру. Появились новые лекарства. Кузину кажется, что болезнь прогрессирует, хоть и медленно. Не исключен срыв. Особенно сейчас, когда наступают сезонные перемены погоды… Все это Зоя расскажет Брусницыну дома, потом, когда они вернутся, а пока… Гостей за столом поубавилось. Часть уже разошлась, а часть перебралась к телевизору, смотреть какой-то видеофильм. Звучала музыка, выстрелы, невнятная английская речь и резкий голос переводчика.
— Помнишь, в прошлый раз морячок здесь был? Родственник Варгасовых? — проговорила Зоя, наклонясь к Брусницыну. — Ну, игру привез откуда-то, азартную. «Хочу разбогатеть», помнишь? — Зоя видела, как Брусницын ловит взглядом яркоцветный экран телевизора, поверх голов гостей. — Так вот, арестовали того родственничка. Ну и семейка, честное слово, — один выходит, другой садится… А сам Варгасов за границу решил свалить, в Германию. Эмигрировать хочет… Мне тут одна женщина порассказала… Варгасов через того родственника-морячка добро свое за рубеж отправлял, как это тебе нравится?
Брусницын замер, так и не прожевав кусок торта, — его сразила скабрезная сцена фильма. Такого он не видел никогда. Это ж надо, показывать подобное всему свету. Под смех гостей он ловил каждое слово переводчика, а тут еще Зоя о чем-то трендит под ухом… Брусницын взял свою тарелку и, оставив жену, перебрался поближе к экрану.
Человек свыкается со своим уделом, как привыкает к одежде, даже если она не совсем удобна. За два дня Брусницын так сжился с предложением Варгасова, что, казалось, оно было его собственным. Важно перешагнуть через страх. И Брусницын перешагнул через страх. История с Гальпериным не увяла, а пустила корни. А слова Варгасова: «Бескорыстно наживают врагов только дураки» — не оставляли Брусницына, отрезая всякий шанс к отступлению. Казалось, он стоит перед входом в черный тоннель и, более того, сделал первый шаг. Остановиться не было сил, тоннель втягивал его… «Сами виноваты, сами виноваты, — повторял про себя Брусницын, мысленно глядя в голубые глаза Гальперина. — Не надо было бередить мое честолюбие, подманивать. Вы сами отравили меня, Илья Борисович, и, по иронии судьбы, сами подкинули идею, в которую вдохнул энергию Варгасов. Воистину бескорыстно наживают врагов только дураки…» Уже в конце разговора, тогда, в кабинете Варгасова, Брусницын знал, что он предпримет. Идея пронзила его ударом тока, словно бесовское озарение, почти в деталях. Только бы все сошлось, только бы найти то, что ищешь. И даже если он сейчас потерпит неудачу, то все равно своего добьется, иного выхода нет… А через день Брусницын, запершись в кабинете, листал затребованные из хранилища документы личного фонда помещиков Издольских и Лопухиных… Как тогда опрометчиво обронил Гальперин, у Лопухиных и намека не оказалось на родство с помещиком-просветителем Сухоруковым, хорошо еще, что немного единиц хранения, всего двадцать три страницы. Настроение у Брусницына упало, считай, надежда уменьшилась наполовину. Что ждет его в документах Издольских? Среди трехсот единиц хранения! Многовато для срочной работы, но ничего не поделаешь… Часами он перелистывал пустяковые счета, переписку с управляющими, сметы на постройку усадьбы, бумаги по размежеванию земли,
Разбор документов уже шел к концу, как и рабочий день. Ныла затекшая спина, пальцы от старой известковой бумаги залубенели, покрылись глянцевым налетом пыли, мысли притупились. Он ловил себя на том, что пропускает смысл некоторых писем, приходилось возвращаться. Блеклые от времени буквы, казалось, вдавливаются от взгляда в бумагу, приходилось пережидать, пока глаза проявят их очертания… Брусницын подумывал перенести работу на завтра, как в вялом мозгу, словно щелка в темной шторе, промерцала фраза в письме Издольского своему товарищу по военной службе Гагарину Виктору Алексеевичу… Поначалу шел разговор о болезни полковника, о чумке у собак, о какой-то девице, а в конце приписка: «… кстати, чуть было не забыл — пришли ты, наконец, записку гр. Т., а то мой честолюбивый свояк Ал. Павл. С-в меня со света сживает. Гоняет по губернии на рысаках и поносит все мое семейство, надоел. Пришли, будь ласков. Твой Мих. Издольский».
Брусницын еще раз перечитал приписку, чувствуя, как тяжелеет в груди. Что это? Зацепка, ошибка, случайное совпадение инициалов? Среди архивистов не часто, но встречаются особые профессионалы с каким-то внутренним «ультразвуковым» лучом, способным проявить смысл любой шифровки в единственном и верном толковании. Это дар от бога, неспроста же Брусницын ведал каталогом, этим межфондовым архивным справочником, где в одном месте собиралась информация, рассыпанная по многим фондам, и, чтобы подать такую информацию, нужна особая проницательность, видение не документа, а того, что стоит за ним…
Брусницын откинулся на спинку стула. Он был слаб и опустошен. Конечно, все еще впереди — в деле Гагарина могла отсутствовать эта записка, хотя Гальперин предполагал, что речь идет о целом письме. Потом, могло и не быть самого дела. Мог быть не тот Гагарин, слава богу, на Руси Гагариных много, от князей до дворовых… Но Брусницын уже был уверен. Почему? Этого объяснить нельзя, надо быть архивистом, чтобы понять. Он уповал на свой каталог, на систему, созданную руками Ильи Борисовича Гальперина и сейчас ощетинившуюся против него своими многотысячными карточками, среди которых надо разыскать одну, злосчастную, Гагарина Виктора Алексеевича, юриста и археографа, как значилось на конверте молодого Издольского.
За все годы работы в архиве Анатолий Семенович Брусницын не ждал с таким нетерпением доставки документов из хранилища.
Еще позавчера, среди сонма Гагариных, потеряв уже всякую надежду, он выудил из метрических книг запись о рождении Виктора Гагарина, сына Алексея, и, раскручивая дальше, вышел и на документы юриста и археографа. Выписал требование и послал в хранилище. А ночью уснул лишь благодаря снотворному, переволновался. Утром на работе все валилось из рук. Надо отвлечься, вернуться к забытым на время своим обязанностям, хотя бы каталожным формулярам. К этому несчастному коллежскому регистратору Перегудову, что «вошел в воду реки и не вышел из оной», бедняга. А все — деньги, были бы у бедняги деньги, он бы реку пересек по мосту. Или промчался на вороных, с форейторами на запятках… Деньги, деньги… У Гальперина оклад на восемьдесят рублей больше, чем у Брусницына, — он узнавал, сразу же после того памятного разговора на квартире у Гальперина узнал. В год набегало — девятьсот шестьдесят, чистыми. Конечно, ерунда, если от всей тысячи варгасовских премиальных осталось каких-нибудь две сотни, с ума сойти… Но все равно — назад не повернуть. Подошлет какого-нибудь Хомякова и потребует назад премиальные. Тогда хоть в реку, как коллежский регистратор Перегудов.
Что, если дело Гагарина уже доставили, а вредные девчонки из отдела использования ему не сообщают. Или оставили на полке в комнате для сотрудников и молчат?!
Брусницын вышел из каталога и, миновав два лестничных марша, перешагнул порог сырой, вечно пустующей служебной читалки. Сотрудники предпочитали работать на своих рабочих местах, чем вдыхать запах плесени, помнившей еще монахов.
Папка лежала на полке поодаль от остальных и сразу привлекла внимание Брусницына. Старинный переплет из бычьей кожи с широкой черной окантовкой. Брусницын приподнял пудовый пыльный том. Постарался юрист-археограф со своими предками и потомками, насобирал. Впрочем, не так уж и много, всего семьдесят единиц хранения. Не чуя ног, Брусницын вернулся к себе, закрылся. Отодвинул рапорт полицейского чина и положил папку в центре стола, у него были свои привычки. Шифр на папке соответствовал требованию — и номер фонда, и номер описи, и номер дела, все верно.