Аркадий и Борис Стругацкие - Двойная звезда
Шрифт:
А крамольные рассуждения героев о возможной связи Эксперимента с проблемой построения коммунизма? А совершенно идеологически невыдержанная сцена с Великим Стратегом? А циничнейшие рассуждения героя о памятниках и о величии?.. А весь ДУХ романа, вся атмосфера его, пропитанная сомнениями, неверием, решительным нежеланием что-либо прославлять и провозглашать?
Сегодня никакого читателя и никакого издателя всеми этими сюжетами не удивишь и, уж конечно, не испугаешь, а тогда, двадцать пять лет назад, во время работы над романом авторы повторяли друг другу как заклинание:
"Писать в стол надобно так, чтобы напечатать этого было нельзя, но и сажать чтобы тоже было вроде бы не за что". (При этом авторы понимали, разумеется, что посадить можно за что угодно и в любой момент, например, за неправильный переход улицы, но рассчитывали все-таки
"Как жить в условиях идеологического вакуума? Как и зачем?" Мне кажется, этот вопрос остается актуальным и сегодня тоже - причина, по которой "Град", несмотря на всю свою отчаянную политизированность и безусловную конъюнктурностъ, способен все-таки заинтересовать современного читателя, - если его, читателя, вообще интересуют проблемы такого рода...
Мир загадочного Эксперимента - может быть, единственный из "миров братьев Стругацких", где нет ни одного положительного героя. Где фантасмагорическая география Города, расположившегося на уступе между непреодолимой пропастью и непреодолимой стеной, сочетается с не менее фантасмагорическим обществом, населенным беглецами из разных времен, решившимися променять его на возможность участия в Эксперименте. И где, как выясняется, каждый из беглецов становится отнюдь не экспериментатором, а подопытным кроликом, ибо Эксперимент ведет не он, а его ведут над ним...
Герои "Града" вряд ли вызывают сочувствие - но они непрерывно вызывают интерес. И наблюдать их в круговороте запрограммированных Наставниками социальных превращений (сегодня ты низшая каста, а завтра - высшая; сегодня - мусорщик, завтра - товарищ министра) оказывается дьявольски любопытно. Одни воспринимают это как должное: и безусловный приоритет "общественного блага" над личным, и невозможность понять истинную Цель Эксперимента, и принудительное перемещение с одной общественной "ступеньки" на другую. К таким относятся и Андрей Воронин, воспитанный на штампах сталинской эпохи, и Фриц Гейгер, воспитанный на столь же твердокаменных штампах эпохи гитлеровской. И тому и другому "вдолбили", по выражению Изи Кацмана, что "если нет идеи, за которую стоит умереть, то тогда жить и не стоит вовсе". Понятно, что потрясающее внутреннее родство идеологий этих двух эпох, неумолимо вытекающее из описанного в "Граде" (как и то, сколь легко впоследствии Воронин и Гейгер находят общий язык и прекрасно сотрудничают), не могло не быть расценено цензурой как тягчайшая крамола, столь же неумолимо должная привести к запрету печатать "Град". Другие - такие, как Ван - пытаются сопротивляться Эксперименту, периодически отбывая наказание за нежелание менять профессии по приказу "распределительной машины". И категорически не хотят признавать, что Эксперимент может от них чего-то "требовать", а они обязаны этому подчиняться. Недаром тихий и покорный Ван с неумолимой твердостью объясняет Андрею, что единственная величайшая ответственность, которая лежит на нем, - это его жена и ребенок. И вразумляет собеседника, не желающего понять его логику: "Ты пришел сюда строить, а я сюда бежал. Ты ищешь борьбы и победы, а я ищу покоя"... Ну а третьи - как наиболее положительный из героев (или "наименее отрицательный") Изя Кацман - относятся к Эксперименту совершенно иначе. Скептик и циник, Изя пытается понять и объяснить то, что по условиям задачи необъяснимо в принципе - суть Эксперимента. То, что, по признанию самого БНС, и есть так называемая "Главная Тайна Города". Отвечая на один из вопросов, заданных в Интернет-конференции, Борис Натанович скажет:
"Как легко заметить, понятия "Главная Тайна Города" в романе нет. Я придумал это понятие исключительно (если не ошибаюсь) для того, чтобы объяснить "что было в папке у Изи Кацмана". Разумеется, по большому счету именно цель Эксперимента есть ГТГ. То же, о чем мы все время говорим, есть на самом деле некая частная особенность существования людей в Городе, не слишком важная в глобальном смысле, но весьма - на мой взгляд существенная для каждого из них персонально. Космография здесь, конечно, ни при чем - она ведь никак (или очень мало) не влияет на образ жизни подавляющего большинства "горожан"".
И добавит:
"Жизнь каждого из нас есть по сути своей Эксперимент.
В итоге ГТГ, она же Цель Эксперимента так и останется неизвестной - и, возможно, каждый из читателей "Града" пытается эту цель сформулировать для себя сам. Что, собственно, и требовалось от него, - читателя, авторами..."
Глава третья
НЕВЕСЕЛЫЕ БЕСЕДЫ ПРИ СВЕЧАХ
За десять лет нашего знакомства с Борисом Натановичем мы беседовали на самые разные темы очень много раз. Большая часть этих бесед записывалась на диктофон и публиковалась - грешно было бы не использовать такой шанс. В общей сложности в моем архиве хранится более четырех десятков записей. Полтора десятка наиболее характерных из них отобраны для этой книги. Как мне кажется, они дают неплохое представление о том, что в разные годы волновало Бориса Натановича и что он думал о происходящем "с Родиной и с нами". Перечитывая заново эти "невеселые беседы при свечах", могу лишь удивляться - насколько злободневны многие рассуждения, высказанные, казалось бы, в совсем другую эпоху...
"ГЛАВНОЕ - ЧТОБЫ НЕ ПРОЛИЛАСЬ КРОВЬ"
С писателем Борисом Натановичем СТРУГАЦКИМ беседуют Борис ВИШНЕВСКИЙ и Юрий КАРЯКИН
5 марта 1992 г., Санкт-Петербург
Частично опубликовано в газете "Вечерний Петербург" 2 июня 1992 года. Полностью не публиковалось нигде.
Комментарий, это - первое интервью, взятое мной у БНС буквально через неделю после того, как Константин Селиверстов познакомил нас в кафе старого Дома писателей на улице Воинова. Беседа состоялась дома у БНС 5 марта 1992 года, и речь шла о событиях, наиболее тогда животрепещущих. Два с небольшим месяца как началась "гайдаровская" реформа, ценники в магазинах менялись с пугающей быстротой, и лейтмотив разговора был очевиден. Тогда еще трудно было предположить, что спор этот растянется на долгие годы, в течение которых и Борис Натанович, и я будем доказывать друг другу противоположное: мэтр так и останется принципиальным сторонником "гайдаровских" методов реформ, я же так и останусь их принципиальным противником...
Сегодняшнему читателю, возможно, уже не все будет понятно из этого разговора - какие-то проблемы ушли на второй план, какие-то фобии оказались ложными, а каких-то вскоре ставших предельно актуальными проблем мы тогда еще не замечали.
И все же разговор этот - как представляется - примечательный "слепок" эпохи. Март 1992-го, еще не прошла эйфория августовской победы 1991-го и еще не пришло понимание того, что впереди - тяжелые времена, которые разведут многих вчерашних соратников по разные стороны баррикад.
Б.С. Я бы предложил построить наш разговор как дискуссию. Если вы будете нудно задавать вопросы, а я буду не менее нудно читать лекцию в ответ, - это будет скучно. Давайте о чем-нибудь поспорим.
Б.В. С удовольствием. Если вы согласны, можно начать с экономики. У меня, честно говоря, довольно скептическое отношение к многому из того, что делает "Гайдар и его команда". Вы, насколько я знаю, иного мнения...
Б.С. Егор Тимурович, с точки зрения дилетанта, не делает абсолютно ничего такого, что не предлагалось бы два-три года назад. Обо всем этом писали. Либерализация цен, демонополизация, товарная интервенция за счет кредитов, повальная приватизация - ничего принципиально нового я здесь не вижу. Разница в том, что если бы все эти реформы начались два года назад, они протекали бы не так болезненно, как сейчас. Но и об этом нас предупреждали! Начальство затянуло эти реформы и довело нас до того, что мы вынуждены делать операцию без наркоза. Так что - вот мое отношение к этому вопросу.