Армада
Шрифт:
Совет был до чрезвычайности напряженным. С одной стороны, свита, в которой Психолог играл не последнюю роль, признавала полное помешательство покойного начальника. С другой – подобное самоуправство следовало пресечь немедленно и беспощадно, ибо впервые власти был брошен столь явный вызов. Отчаявшаяся команда «Отвратительного» стояла на своем. После первой попытки высадки комиссии, которая была отбита кулаками и баграми, никто не решался подняться на борт эсминца, а уж тем более – атаковать.
В пользу соломонова решения говорило то обстоятельство, что все корабли оказались в плачевном состоянии. Сексоты доносили о крайней подавленности
Тем не менее высокопоставленные чины склонились к силовому решению. Один из командиров носовых корабельных башен рубанул со всей своей умиляющей простотой:
– Развернуть главный калибр и в упор расстрелять эту взбесившуюся сволочь! И чем раньше, тем лучше. Промедление смерти подобно.
Адмирал скреб подбородок. Психолог, оглядываясь на капитанов первого ранга, застывших в ожидании своей очереди высказаться, поспешно пробормотал:
– Разумеется, зачинщики, укрывающие главного возмутителя, должны быть наказаны. Но сечь всех картечью, в нашем положении, думаю, не стоит. Суд должен быть суров, но справедлив. Совершивший преступление будет расстрелян – в этом нет никакого сомнения. Следует отправить в трюма человек десять–пятнадцать – для острастки – и произвести ротацию, переведя часть экипажа на другие корабли, но громить все подряд не считаю целесообразным.
Высказав свое либеральное мнение и откланявшись, Психолог счел нужным почтительно удалиться от адмиральского кресла.
Суть других предложений сводилась к одному – десантировать морпехов, раз уж парламентерам не дают вскарабкаться на борт и покончить со всем этим делом за несколько минут.
…Выступивший в конце хромоногий командир «Чуда» достаточно четко сформулировал общую тенденцию:
– Согласно всей истории человечества, от Хаммурапи до Наполеона, правитель имеет полное право прибегать к крайности, выжигая даже не скверну, а лишь зачатки ее. Император французов приказал расстрелять и переколоть штыками тысячи пленных турок во время египетского похода, ибо это было целесообразно. Тем самым он поверг в трепет неприятеля и заставил не сомневаться в своей воле. Поэтому предлагаю ультиматум, а затем – решительный штурм, после которого необходимо отделить зерна от плевел. Нам известно, что многие офицеры не поддержали возмутителей и находятся под арестом в каютах. Следует щадить тех, кто после предъявления наших требований выбросится за борт в знак согласия. Остальных наказать беспощадно!
Главный Механик, большой любитель легенд, прошептал Психологу:
– Ясно, что новоиспеченный «Потемкин» обречен. Перед Стариком непростая задача – перегни палку, неизвестно, что будет дальше: в последние дни озлоблены даже баталеры. Но и по головкам гладить – себе гадить!
Впрочем, закончил он несколько неожиданно:
– Не люблю я эту власть: постоянно сидишь как на иголках и не знаешь, что тебе в суп подсыпят.
Психолог подавленно молчал. Воцарилась угрожающая тишина. Наконец, хлопнув по подлокотникам кресла, Адмирал поднялся.
– Сейчас барбос выскажется, – пробормотал себе под нос
Старикан, вызвав восторг у большей части собравшихся, объявил:
– Первые двадцать часов – воля. Потом – неволя. Штурм – смерть!
Адъютанты тотчас бросились готовить ультиматум для передачи.
Командир корпуса морской пехоты сиял от счастья.
– Прикажете готовиться моим ребятам? – осведомился он, потирая руки. – Гарантирую – в течение десяти минут все будет кончено, мой Адмирал. Мы просто-напросто перегрызем их. Прикончим, как свору бешеных собак, сделаем месиво, завалим эту лоханку трупами. Моим сынкам просто необходимо размяться!
Бульдог благосклонно кивнул, и командир корпуса, не веря своему счастью, словно сквозь все палубы провалился.
Между тем передали ответ с обреченного корабля – мятежники с невиданным упрямством требовали помилования совершившему преступление.
– Какая наглость! – воскликнул Адмирал. – Какая возмутительная дерзость… Разверните две носовые башни! – приказал он Главному артиллеристу.
В ответ «Отвратительный» злобно проинформировал, что все его тысяча триста тридцать торпедных аппаратов наведены на «Убийцу».
Впрочем, среди вандейцев оказались и те, кто решил не искушать судьбу. На борт линкора подняли перебежчиков, сообщивших, что сегодняшней ночью морпехам с левого борта будут сброшены трапы и веревочные лестницы. Радостью для мостика явилось то известие, что и среди зачинщиков нет полного единства – эйфория потихоньку сменяется унынием.
Морпехи бесновались возле своих водоплавающих танков – о том, чтобы решить дело мирно теперь не могло быть и речи. От радости многих из них охватила настоящая лихорадка, а зубовный скрежет слышался даже на верхней палубе.
Прошло двадцать часов.
– Штурм! – скомандовал Адмирал.
Трапы и лестницы были заранее спущены, океан вокруг обреченного эсминца закишел желающими спасти свою шкуру. Под покровом чернильной темени морпехи, словно черти, у которых под хвостами намазали скипидаром, с разных сторон полезли на абордаж. Эти перемазавшиеся боевой раскраской ирокезы устроили настоящую свалку у торпедных аппаратов, разнесли в пух и прах штаб инсургентов в командно-дальномерном посту и уже шныряли во всех отсеках. Наиболее отчаянные из мятежников пытались сопротивляться, но их усилия тотчас пресекались ножами, прикладами и слезоточивым газом. Возле стопятидесятитрехмиллиметровых зениток на ботдеке шла отчаянная схватка. Обреченные с первобытной яростью бросались на озверевших башибузуков. Те валили правых и виноватых с молодецкой удалью. Всего пять минут скоротечного боя – и блестящий, точно новогодний шар, командир корпуса выкатился к Адмиралу на мостик. Он мог и не докладывать! Чудом не растерзанного и не разрезанного навахами главного возмутителя спокойствия – злосчастного механика – уже доставили под очи Адмирала в завязанном мешке, словно кота.
Расправа должна была впечатлить построенные во фронт экипажи. Пользуясь установившимся штилем, корабли подошли как можно ближе к «Убийце». Преступника вывели, направив на него телекамеры. Специально смонтированные гигантские экраны позволяли видеть все в мельчайших подробностях. Под барабанную дробь свирепый лейтеха-морпех неизвестно откуда взявшимся ятаганом оттяпал несчастному руки, ноги, а затем и голову. Все, что осталось от осужденного, тотчас смыли за борт брандспойтами. И минуты не прошло, а палуба уже сияла чистотой и огромное мокрое пятно на ней высыхало на глазах.