Армада
Шрифт:
Через пять минут «свинья», приведенная в чувство электрошоком, уже подписывала дрожащими пальцами очередное признание, флаг-капитана чрезвычайно вдохновившее. «Рука государева» даже куплетики веселые засвистала:
По улице гулялаВеселая Катрин…В кают-компании первого класса помощники командиров «Бешеного» и «Злобного» мрачно прокалывали погоны для очередных звезд. Они готовились заступить на место казненных начальников. Столь свирепая и неожиданная расправа произвела неизгладимое впечатление на командира «Убийцы». Контр-адмирал давно уже превратился в бледную тень при своем до небес возвысившемся флагмане. Его Величество не любил дублеров и предпочитал сам влезать во все дела на линкоре. В конце концов он разнес подчиненного в пух и прах и прогнал с мостика, как последнего пса. Оскорбленный моряк
Тапер из вольноопределяющихся уже распахнул крышку концертного «Дельмейстера». Под шопеновские ноктюрны на соседнем столике медленно освобождалась от платья одна из наиболее способных и дорогих «манек». Грациозно расстегнутый лифчик допорхнул наконец до старого пьяницы, но тот и бровью не повел. Тогда, соскочив со столика, стриптизерша направилась к седоволосому красавцу. Обритые ножки на тоненьких каблучках смотрелись более чем соблазнительно, но сегодня все находящиеся в зале офицеры предпочитали не поднимать глаз. Все закончилось так, как и должно было закончиться, – контр-адмирал согнал мартышку с колен. Обиженно надувшись, танцовщица процокала в гримерную.
– Представьте себе, господа, – заявил адъютант командира «Убийцы», отвлекаясь наконец от грустных мыслей и пощипывая усики. – Я ведь свою прогнал! Тоже взялась выкатывать губки! Позавчера закатила форменный скандал. Не имею привычки поднимать руку на слабый пол, но что прикажете делать в подобном случае? – Адъютант затянулся душистой офицерской папироской, которую с особым щегольством выхватил из портсигара, и продолжал, разгоняя лениво тянущийся дым: – Я привел ее к себе всю в шерсти, еще хвост не оттяпан. Она и двух слов не могла связать. Забивалась в угол, дикая, стеснительная такая!.. Правда, в постели была словно кошка! – Лейтенант даже причмокнул. – И ведь любила меня, стерва… Такая ревность, стоило только мне припоздниться. А потом – как прорвало; помада, тушь, эти чертовы «недельки». Смешно говорить, но принялась шнырять по шкафам, убегать без спросу, возвращаться пьяной. Джин-тоники, баночное пиво. И пошло, и поехало. Приду – надута. Видите ли, я уделяю ей мало внимания. Сама целыми днями вертится перед зеркалом, примеряя шляпки. Нет, вы только подумайте – еще неделю назад она бегала по лианам и швырялась в кайманов плодами манго. А сейчас закатывает истерики, меняет перчатки и юбки с такой быстротой, что у меня голова кругом идет. Кончилось тем, что я взорвался. Вы бы только посмотрели, как она загремела по трапу с двумя чемоданами. Признаюсь, славное зрелище – душа ликовала!
– Эти лапочки эмансипируются на удивление быстро! – поддержал беседу капитан-электронщик. – Еще месяц-другой, и примутся свободно лопотать. Тогда тушите свет.
– Я слышал, на «Гневном» одна уже разговаривает. И никакого акцента, – заметил еще один приятель лейтенанта. – Башковита, бестия! Если дело пойдет и дальше подобным образом, нас потянут к венцу.
– Опоздали, молодые люди, – обратился к выпивающим молодцеватый врач-майор. – Уже потянули. На «Чуде» священник наотрез отказался иметь дело с первой подобной парочкой. Кончилось настоящим скандалом.
– Поп на «Чуде» ортодокс, – кивнул адъютант. – Несгибаемый человек. А вот другие пожиже будут… Я слышал, один ксендз сквозь пальцы смотрит на однополые браки. А уж что касается наших милых дам, не сомневаюсь, пойдет писать губерния…
– Прекратите молоть чепуху, господа! – не выдержал наконец тоскующий контр-адмирал. – Сами набрали под завязку этих образин. Корабли превратились в какие-то плавучие дома терпимости. Ну ладно – одна, две. Но что прикажете делать с тысячами? Они лезут уже во все дела, повсюду суют свои носы, мешаются и откровенно торгуют собой.
– И как торгуют! Совсем недавно на юте «Задиристого» тамошние шлюхи отдавались задарма, – мечтательно встрял все тот же душка майор. – Смешно сказать: гроздь бананов, две-три сигаретки. А стоило только их выбрить и облагородить, цены полезли вверх как на дрожжах. Бесхвостые стоят безумно дорого – сейчас им нужны шелк и золото. А где, скажите мне, вы найдете на Армаде столько шелка? Летуны порезали все свои парашюты!
Разгоревшийся было спор прервало появление белокурых бестий из созданных буквально накануне Охранных отрядов. В безупречно пошитых мундирах, играя офицерскими стеками, гончие Первого флаг-капитана расположились за столиками в центре. Перебрасывая ногу на ногу и отражая лампы начищенными до зеркального блеска сапогами, они потребовали гаванского рома. Стюарды, побросав чужие заказы, со всех ног бросились обслуживать напыщенных головорезов. Втайне горячо ненавидимые всеми «капитанишками» и
Тапер усердно бегал по клавишам сухими и длинными, словно лапки паука, пальцами, недоноски ревели, дирижируя бутылками. Зрелище получалось отвратительное, но никто уже действительно и пикнуть не смел.
Психолога сцапали прямо на заседании Большой Тройки, на котором торопливо разбиралось дело старших офицеров со «Злобного». Он не успел подписаться под приговором, как сам был скручен и избит ворвавшимися молодцами Особого отдела. Все кончилось. С вывалившимся языком и с выпученными глазами, в которых плавал песок, «разоблаченный» был доставлен на Высший Суд, заседающий на адмиральском мостике. И как только разглядел он в мельтешащем тумане плетеное кресло, силы окончательно оставили его. Мутными очами поводил он по сторонам и, внезапно обнаружив в толпе своего приятеля, Главврача, хотел было прошепелявить что-то разбитыми в лепешки губами, но тот лишь развел руками, философски обозначая – «что поделать, голубчик». Затем старый циник счел за благо исчезнуть за спинами флигель-адъютантов. Психолог взвыл – вернее, ему лишь показалось, что он взвыл, на самом деле из нутра его извлекся слабенький жидкий стон. Попытался он что-то выдавить в свою защиту, но его рот тотчас залепили скотчем. Главврач поспешно убрался еще дальше, к ограждению мостика. Впрочем, беспокоиться за свою участь ему было совершенно нечего: он славился, как великолепный проктолог. Так что вечером философ мог позволить себе добродушный монолог, оставшись в обществе своей больной нахохлившейся канарейки:
– Vae Victis! Еще один упавший вниз. Что поделать, бедняга не обладал самой полезной из профессий. К счастью для нас с тобой, моя дорогая, тираны редко бывают молоды.
Затем, потирая руки, мирно засел за Канта.
Ежедневно теперь команды плясали и пели песни. Однако по-прежнему эшафот не справлялся с потоком приговоренных. Из ожидающих в карцерах своей участи офицеров образовались настоящие очереди. Не все скисали – многие держались огурчиками, стараясь заразить молодецким мужеством коллег по несчастью, и шутками встречали охранников, зачитывающих списки очередных приговоренных. Оставшиеся провожали товарищей затейливыми напутствиями, прося передать приветы тем, кто уже был отправлен на небо. В ответ неслись бодрые уверения, что все приветы обязательно попадут по адресу, после чего следовало обязательное и громовое: «Встретимся у топа мачты!»
Бравада захлестнула и желтоперых лейтенантов, и пожилых каптенармусов. Считалось особым шиком встретить сообщение о собственном приговоре за картами, а затем хладнокровно довести до конца роббер. Тюремщики, по молчаливому уговору, не торопили игравших – напротив, некоторые из них следили за подобными бретерами с тайным уважением и даже с симпатией. Обычно проигравший, поднимаясь и кивком благодаря партнеров за приятный часок, оставлял свои долги на товарища, очередь которого была еще впереди. Играли на зажигалки и спички, на сигареты и припрятанные бутылочки с коньяком. Делом чести для оставшихся считалось расплатиться за ушедшего. Некоторые, через охрану, доставали себе белоснежные аристократические рубашки и щеголяли ими. Смехом и веселыми возгласами встречали новое пополнение. Новички старались не отстать в этой заразной, наперекор всему, жизнерадостности – часто взрывы хохота сотрясали битком набитые карцеры. Спорили о том, кто шагнет на гильотину следующим, сочиняли друг на друга остроумные эпиграммы и рассуждали о поэзии Бодлера и о музыке Шнитке с видом сорбоннских профессоров.
Так, между двумя подведенными к плахе инженерами первого ранга, осужденными «за тайные сношения с трюмными», состоялся обычный разговорчик:
– Никогда не соглашусь с Достоевским! – воскликнул один, когда их ненадолго оставили в покое – забарахлил механизм, освобождающий нож. Пока гильотину щедро поливали машинным маслом, осужденный горячо продолжал: – Меня коробит дурацкая аксиома о том, что если Спасение зависит от одной слезинки ребенка, то стоит от него отказаться. Полные чушь и глупость!