Аршин, сын Вершка. Приключения желудя
Шрифт:
— Ас каких лет начал? — заинтересовался Аршин. — Раньше или позже, чем ясновельможный пан Яцкус?
Старик выскочил за порог да так дверью хлопнул, что с потолка костра посыпалась, а старуха в слезы;
— Я вот сиротой росла, чужим людям и то не смела говорить такое…
— Я тоже сиротой хочу быть, — надул губы Аршин.
— Почему, сыночек, почему, ненаглядный мой? — вскинулась мать.
— Потому что никто меня тогда мучить не будет… Бу-у-у! — заголосило дитя.
Тут и мать поскорей платок на голову. Свадебный,
ЗАЧЕМ СЛОНУ УШИ?
Чем больше ел, тем толще становился Аршин. Пухнул как на дрожжах. Родители ни белья, ни одежды напастись не могли на него. Только сошьют, принесут домой, обрядят сыночка — смотришь, через день обновка по всем швам трещит, локти рваны, колени драны, спина пополам разлезлась. С плеч да в печь.
Однажды отец повёл сына в сельмаг ботинки покупать, самые большие выбрал. Пятьдесят последнего размера!
Аршин втиснул ногу, прошёлся по магазину, ногами повертел и радуется:
— Ух ты, красивые-то какие!
— Не в красоте толк, — наставляет отец, отсчитывая последние деньги. Важно, чтобы хороши были.
— Хороши, хороши, — чуть не плачет Аршин.
— Покажи, где палец, где пятка? — проверяет отец.
А сын подмётками скрипит, сам улыбается сквозь слезы и нахваливает:
— И блеск, и треск — до чего же хороша обувка!
— Вправду хороша? — последний раз спрашивает отец.
— Лучше некуда!
Заплатили денежки и ушли. Не успели до дому дойти, как Аршинов палец наружу вылез. Будто нож из ножен распоротых. Отец за голову схватился:
— Я же говорил — малы, не хороши тебе!
— Башмаки-то хороши, — отвечает сын, — только палец великоват, — и дальше пошёл, прихрамывая.
Ничего ему Кризас на это не сказал, опасаясь, как бы самому нахлобучки дома не было за такую покупку. Но Дарата даже не глянула на башмаки. Ей не терпелось примерить сыну новую одёжу — широкую, свободную, мешковатую, правда, малость, так она и впрямь была из мешковины, самой прочной. Собака не прокусит.
Только выбежал Аршин за дверь, глядь, тут же назад идёт весь измазанный, оборванный. Как чучело гороховое.
— О господи! — напугалась мать. — Где ты так изодрался?
— По заборам лазил.
— А измазался где?
— Дворец лепил.
— А меня там вылепил? — просветлел отец.
— Нет, грязи не хватило, — объяснил сын, — всю на Яцкуса извёл.
— Нет больше моей моченьки!… — зарыдала Дарата. — Теперь ты, отец, ломай голову, во что сына одеть.
Думал, думал Кризас, наконец додумался. Сторговал у соседа по дешёвке телячью шкуру, выделал, отнёс портному и заказал штаны для сына. Проволокой сшитые, гвоздями сбитые. Когда обновка была готова, Вершок надел на сына штаны и сказал ему:
— Хоть верхом катайся — не протрутся!
Но недолго радовался бедняга.
На другой же день Аршин воротился домой с прорехой на заду. Хотел незаметно
Тут отец, конечно, увидел, что штаны разорваны.
— Кожаные?! Железные?! — закричал он, попытался было схватить за шиворот безобразника, но не дотянулся. — Да ясновельможный Яцкус все наряды от деда унаследовал, сам носил и внукам оставил, так в той одежде они и за море смывались, когда у нас тут панов прижали. А ты телячьей кожи штаны за один день ухлопал!
— Я их не хлопал, я катался… ~ захныкал Аршин, и слезы из глаз, как бобы, посыпались.
— Это на новых-то штанах?!
— Да не на штанах, на точиле! Ребята крутили, а я сидел только.
У отца и руки опустились: ну что ты будешь делать…
— Кожаные!… Железные!… — бормотал Кризас, а про себя уже торговал у соседа бычью шкуру. Из которой подмётки кроят.
На этот раз куртку Аршину шорник шил, штаны — скорняк, а шапку тачал сапожник. В воде вымачивал, потом на тыкву, как на колодку, напялив, молотком отбивал, шилом дырки протыкал и смолёной дратвой стягивал.
Можно подумать, не треух мальчонке — покрышку для тракторного колеса готовил.
Не прошло и двух дней, прибегает с улицы Аршин — на нём не шапка, а какой-то ком, соломой набитый. Гнездо воронье.
— На голове он, что ли, ходил? — всплеснула руками мать.
— Ты где шапку измочалил? — не на шутку разозлился отец.
— Это не я, это всё мальчишки, — оправдывался Аршин.
— Они что — на головах ходили в ней?
— Нет, в футбол играли.
— Твоей шапкой?
— Моей… Ещё и листьев сухих в неё набили.
— Конец света… — всхлипнула мать и плюхнулась на лавку. — А ты что делал, когда мальчишки шапку твою пинали?
— Я на воротах стоял, — ответил сын и заплакал в три ручья. Заревел белугой.
Но на сей раз и слезы не спасли Аршина. Отец влез на лавку и схватил неслуха за уши. Отвислые, холодные.
— Сейчас я тебя выдеру! Говорили тебе, не озорничай?! — тряс он Аршина.
— Говорили.
— Ну что теперь с тобой делать? — Отец уже из сил выбился, а сыну хоть бы хны.
— Да ничего, — говорит Аршин. — Я забыл и нарушил своё слово, и ты своё забудь и нарушь…
Но Кризас выполнил обещанное: цепом сына отдубасил и в угол поставил.
— Стой и думай, за что тебя драли! — топнул ногой Вершок и пальцем погрозил Аршину.
Стоял увалень, стоял верзила, пока яму в углу не вытоптал, а потом придумал всё-таки.
— А слона за уши дерут? — спрашивает Кризаса.
— Нет, — отвечает отец.
— Эх жалость, — вздохнул Аршин. — Такие большие уши и зазря пропадают. Ты бы за них обеими руками ухватиться мог.