Артуриана
Шрифт:
Но все же, не мог отделаться от тягостного впечатления: нам не удалось договориться. Моргана не услышала меня, она по-прежнему поддерживает моих врагов. И пусть сейчас я был в ее глазах героем, это не сделало нас ближе. Она считает, что правда на ее стороне, и все еще не испытывает ко мне ничего, кроме презрения.
В тот миг я вдруг понял, в чем была причина этой враждебности. Моргана озвучила ее сама. «Кто достоин править Камелотом, ты или я?» Так она спросила. И потому не захотела она стать королевой и править Логресом вместе со мной. Она не хотела «вместе», но хотела "вместо". Всегда, с детства, я был для нее не союзником, но соперником. И главным желанием ее жизни, главным стремлением души было — превзойти меня, быть лучше во всем, вот чего она хотела. И мне бесконечно жаль, что женщина, которую любил я столь сильно и даже теперь, после этой безобразной выходки со змеей, не находил в своем сердце ни злости, ни гнева, ни обиды, мечтает лишь о победе. О победе надо мной. Не власть над Камелотом и Авалоном нужны ей, но подтверждение, что она достойнее, что больше заслуживает остаться в памяти потомков, чем я, тот, кому это предсказал Мерлин. Всеми силами она стремилась обойти меня на этом пути в бессмертие, и мне было не жаль пожертвовать своей грядущей славой ради нее. Ради ее счастья.
Уже совсем скоро узнал я, что Моргана сказала правду: теми, кто привел Камелот к упадку, были вовсе не саксы и не враги-захватчики, не колдуньи и не изгнанные жрецы-друиды, а мой лучший друг, первый из рыцарей, и моя жена, славная и праведная супруга-христианка.
А тем, кто занял мой трон, попытавшись сместить меня, — был не саксонский король, но мой сын и один из рыцарей Ордена — сэр Мордред, он собрал армию, что пошла против нас, он же поднял меч на своего отца. И его рукой была нанесена страшная рана, которая, по пророчеству богини Морриган, должна была стать для меня смертельной.
Должна была, но не стала. Благодаря Моргане. Она спасла меня от верной смерти, защитила Камелот от нападения колдовского войска и отвезла меня, еще живого, на Остров блаженных, в прекрасные края Авалона, где и заснул я долгим сном, счастливым сном, чувствуя, что Моргана рядом.
И снилось мне, что, когда проснусь я и вернусь в мир, звать меня будут уже иначе, уже не Артур, и ее тоже будут звать иначе. Но встретимся ли мы снова и, если встретимся, кем будем приходится друг другу? Неизвестно. Этого не знает ни сама Моргана, ни мудрейший Мерлин, ни могучие боги, ибо даже на черном плаще Короля Самайна еще нет звезд, что определят дороги нашего будущего.
Но что знаю точно, — и здесь уж мне не нужны никакие пророчества богов, — так это то, что всегда буду любить ее, и надеюсь однажды — пусть не в следующей раз, и не после, но однажды, — она ответит тем же.
Ведь как может быть иначе.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. История о чародее
О моей жизни сложено столько легенд, и в каждой деревне рассказывают свою, потому и сам я иногда забываю, что правда, а что — вымысел. И все-таки попробую здесь, на страницах летописи, изложить, как было на самом деле. Точнее так, как запечатлела это моя память, не знаю, можно ли ей доверять.
Вопреки всем слухам, родился я в деревне, в старом бедном доме в Уэльсе, и был по крови бриттом, а вовсе не римлянином. Мать родила меня без отца, имя родителя никому не назвала, и потому, как было принято в те времена, объявили, что незамужнюю девицу обесчестил злой дух, и мать спешно отправили в один из горных монастырей, замаливать грехи, а меня воспитали ее родичи.
Никогда, впрочем, не верил, что я — дьяволов сын, хотя жители деревни странно косились в мою сторону. Рос я самым обычным мальчуганом, может, чуть смышленее и расторопнее других. Конечно, мне и самому было интересно, кем был мой отец, и зачастую представлял я его богатым рыцарем или лордом, и так и порешил: придет день и буду сыном лорда, так или иначе.
Мать видел я лишь изредка, она питала ко мне самые нежные чувства и за короткие свидания, что нам позволялись, успевала не только обласкать сына, но и рассказать о мире, так, как учили ее в монастыре. Она хотела, чтобы я, став старше, посещал монастырскую школу, хотя странным это было для такого бедняка. Тогда еще больше уверился я, что мой отец — знатный человек, и потому с готовностью стал учиться.
Возможно, жизнь моя сложилась бы иначе, если бы не одно событие, изменившее ее раз и навсегда. Помню тот день, будто сегодня. Мне едва сравнялось четырнадцать, я как раз возвратился из церкви, когда на единственную улицу деревни въехал отряд королевских солдат. Недолго гадал я, кого они разыскивали, — иногда король посылал солдат на поиски беглых преступников или опасных врагов. Но в этот раз их цель была иной: оказалось, искали они меня. В полном недоумении, не понимая, зачем нищий мальчишка понадобился королю Вортигерну, я предстал перед Его Величеством, как был, в своих грязных лохмотьях и босой. Меня привели к подножью какой-то башни, что была не достроена и поставили у самой стены. Король, укутанный богатым плащом, восседал напротив на вороном жеребце. Он казался уже немолодым, изможденным долгими войнами и борьбой за власть.
Вскоре выяснилось, зачем я понадобился: кто-то из друидов напел Его Величеству, что лишь сын, рожденный от дьявола, может помочь справиться с трудностями — та башня, которую возводили его слуги раз за разом обрушалась, и никто из строителей не мог понять, в чем причина неудачи.
— Скажи мне, — строго спросил король, глядя мне прямо в глаза, — Скажи, отрок, как твое имя?
— Мое имя Мерлин, Ваше величество, — поклонился я в почти до земли.
— Чей же ты сын?
— Моя матушка — монахиня в одном из горных монастырей неподалеку. Я живу с ее семьей.
— Кто же твой отец?
— Этого я не знаю.
Король нахмурился.
— Слышал, будто ты рожден от дьявола?
— Так говорят, — я скромно опустил голову. Природная смекалка помогла мне понять, как я смогу придать себе больше веса в разговоре с королем. В конце концов, он всего лишь верховный владыка Альбиона, а я — сын владыки всего подземного царства, да и царства земного тоже.
— Так слушай, Мерлин, — сурово кивнул король, — Скажи, почему не могу я построить здесь башню? Почему снова и снова рушатся стены? Клянусь, если ты поможешь мне, если ты и правда чародей, щедрой будет моя награда! А если лжец — не сносить тебе головы!
Чародеем я не был, но головы лишиться не хотел, и потому мысли бешено мелькали в тот миг, сменяя одна другую. А потом я закрыл глаза, притворившись, будто прорицаю, после открыл их, закатил к небесам и вдруг брякнул что-то про красного и белого дракона, которые сражаются за эту башню, не забыв добавить, что красный дракон уже скоро одержит верх и убьет своего противника.
Услышав эти слова, король Вортигерн побелел, как полотно, несколько мгновений вглядывался в мои темные глаза, пытаясь понять, лгу ли я, но я выдержал его взгляд, зная, что от этого сейчас зависит моя жизнь. Ничего не сказал король, но вдруг развернул коня и помчался прочь, а его люди последовали за ним. Я был премного удивлен, что удалось мне обратить в бегство столь могучее войско, а в народе с тех пор пополз слух, будто я — великий чародей. Как известно, достаточно раз создать себе репутацию, и можно почивать на лаврах. Однако я почивать не собирался, а первым делом решил разузнать, чем же так напугали мои слова Вортигерна. Недоброжелатели короля, коих было великое множество, охотно рассказали, что в моих словах увидел он мрачное пророчество, о том, что его войско скоро будет разбито силами римского полководца Аврелиана Амвросия, сына императора Константина Третьего. Вортигерн лишил Амвросия престола, что принадлежал ему по праву, и теперь сын покойного императора жаждал занять свое место и встать во главе Альбиона.
Скоро так и вышло. Я же решил не медлить и отправился в Аморику, навстречу войскам Амвросия, покинул родной дом, но сбился с пути, ведь я был еще слишком юн, а может, меня вели боги, но не встретил полководца — едва попал на земли Аморики, как дорога сама привела меня в полный колдовских тайн лес Броселианд, туда, где сам воздух был пропитан магией, волшебная сила текла в его источниках вместо воды, и понял я, что если хочу стать чародеем, то пришел туда, куда мне было нужно.
Долго бродил я по лесу, прежде чем встретил Беллантину, слепую ведьму: она была древнее, чем сам лес и жила в пещере, что за источником, который позднее назвали ее именем. В этой пещере было светло от кристаллов, покрывавших ее своды и отражавших пламя горящего костра.