Ассасин
Шрифт:
— Ты хочешь сказать, что в шахтах по-прежнему лежат атомные заряды?
— Да. Это я и хочу сказать.
— Ну дела! Там хоть есть какая-нибудь охрана?
— О какой охране ты говоришь, — отмахнулся Анисимов. — Ты забыл, что происходило в то время? Все позиции свернули в течение нескольких часов и отбыли в город. А кому нужно было все это охранять? Страна развалилась, а тут какие-то ядерные боеголовки! Да и Кремлю в то время не до того было. Просто заварили входы в эти шахты, а концы электродетонаторов запаяли. Да и как ты оттуда вывезешь заряды? Ты представляешь, какой это вес, какая сложная транспортировка! Я там был полтора месяца назад. Все, конечно, заросло, но узнать можно. Можно даже шахты
Некоторое время они задумчиво молчали.
— Ты говорил, что за тобой следят? — после паузы спросил Терехин.
— Похоже на то.
— А может, этим людям нужно узнать данные об этих атомных зарядах? В наше время эти заряды нужны многим. Ими можно будет шантажировать целые государства.
— Ты это серьезно?
— Вполне. Но ты же об этом должен знать не хуже меня. Ты же входил в группу Соколова. А за день до того, как был произведен взрыв, ты был у него… Чего ты на меня так смотришь? Ты не помнишь? Ну, вспомни тот самый последний день, когда мы покидали расположение.
Анисимов попытался припомнить последний день в части, сосредоточиться на полковнике Соколове. Но ему почему-то вспоминался человек, замурованный в ледяной глыбе. Может, в этом нет ничего особенного, что глыба наледи появилась среди болотистого плато? Может, это своеобразный знак? На поверхность ее выбросило взрывом. Вот она и осталась лежать на склоне сопки, лишь слегка оплавившись по краям от неяркого северного солнца.
При упоминании о полковнике Соколове Анисимова невольно передернуло. Вот с кем ему не хотелось бы повстречаться. Те месяцы, что он провел под его началом, представлялись едва ли не самыми кошмарными в его жизни. Маленький, круглый Соколов представлял собой комок желчи и служебной въедливости. Типичный служака, живший нарядами, караулами, уставными правилами. Верилось, что все жизненные радости он готов променять на внеплановую учебную тревогу. Порой казалось, что он охранял не территорию, огороженную колючей проволокой, а целую планету. И вот теперь, по прошествии многих лет, Игорь вдруг начинал осознавать, что так оно и было в действительности.
Но свой последний день, проведенный в гарнизоне, он практически не помнил совсем. Только какие-то неясные отрывки, которые никак не желали складываться в единую, цельную картину. Игорь прекрасно помнил дни, предшествовавшие взрыву, в памяти остались и последующие, когда им пришлось уйти с этой зараженной земли. Но этот день, несмотря на все старания, ускользал, не желал припоминаться. Анисимов попытался сфокусировать свою память именно на этом дне, но стоило ему мысленно приблизиться к этому дню, как все словно размывалось и исчезало, оставляя после себя неясные контуры, как это происходит, когда имеешь дело с безнадежно расстроенной оптикой.
Ну бывает же такое! А ведь этот день ему полагалось помнить до мельчайших деталей, ведь не часто приходится спешно покидать обжитую часть с атомными снарядами, запрятанными на стометровой глубине.
В том, что он не помнит этого дня, он не желал признаваться даже самому себе.
И тут его осенило догадка — а что, если куски его памяти намеренно стерты! Ведь гарнизон — это по сути большая лаборатория, где, кроме военных специалистов и особистов, работали психологи. Их присутствие здесь было вполне объяснимо: а вдруг кто-нибудь из солдат во время боевого дежурства надумает нажать на заветную зловещую кнопку «Пуск». И задача командиров вместе с психологами состояла в том, чтобы выявить таких потенциальных сумасшедших и при случае провести корректировку их сознания.
Среди психологов была женщина. Вот только Анисимову никак не удавалось вспомнить ее лицо. Кажется, она была весьма привлекательна,
А может, ничего этого не было и все это ему приснилось?
— Забыл, — честно признался Анисимов. — Точнее, припоминаю какие-то разрозненные фрагменты. Такое впечатление, как будто все это происходило не со мной.
Федор смотрел на Анисимова с интересом, как бы спрашивая: «А ты не шутишь?» Похоже, что Анисимов не шутил.
— Кажется, я понимаю, — кивнул Федор.
— Что ты понимаешь? — Внутри у Анисимова все сжалось от дурного предчувствия.
— Им удалось перепрограммировать твое сознание. Но, видно, они не до конца стерли то, чего хотели. По их задумке ты должен был навсегда позабыть о том, что произошло во время операции «Печора». А ты все-таки кое-что помнишь. Даже навестил те места. Видно, у тебя было чувство чего-то недоделанного, нерешенного. Ты можешь предположить, когда произошло перепрограммирование твоего сознания?
Федор выглядел возбужденным.
— Откуда я знаю?
— А ты подумай, вспомни! Ты ведь все время находился в расположении части?
— Куда же еще выезжать из тайги, — пожал плечами Анисимов. — Тут не до развлечений.
— И все-таки попытайся, — настаивал Терехин. — Это могла быть всего лишь какая-то кратковременная отлучка.
По лицу Игоря пробежала тень. Действительно, подобная отлучка случилась, как это ни странно, в одно из его последних боевых дежурств. Территорию охраняла рота электрозащиты и минирования. По-другому — РЭМ. Но в части всех бойцов этой роты называли «рексами». Было в этих ребятах что-то от цепных псов. Личный состав в роту набирали сплошь из Средней Азии, по-русски эти солдаты знали только ключевые слова. По существу, это были внутренние войска внутри зоны. Солдаты стояли на вышках, охраняли подъездные пути, запретную территорию, устанавливали на подходах к части мины и всяческие заграждения. А потому отношение ко всем остальным у них было почти что высокомерное.
«Рексам» запрещалось вступать в любой контакт с другими солдатами. Даже в столовой они обедали раньше всех, заставляя остальных терпеливо дожидаться, когда они насытят свои желудки. Неприязнь была обоюдная, и, может, вовсе не случайно, что их от «рексов» отделяли четырехметровые заборы, опутанные колючей проволокой. Единственным местом общения между запретной и жилой зоной был контрольно-пропускной пункт, на котором обычно дежурили два сержанта.
Тот день протекал как обычно. Полковник Соколов распорядился проверить кабели между третьей и четвертой шахтой, сказав, что где-то пробивает обмотку.
Эти две шахты Анисимов не любил. Располагались они едва ли не вплотную к сетке, которая была под шаговым напряжением. По периметру боевой зоны стояли столбы с колючей проволокой. Здесь же, по какой-то непонятной причине, а может быть, по чьей-то прихоти, колючие заграждения отсутствовали, а потому можно было невзначай напороться на сетку, находившуюся под шаговым напряжением. Самое скверное заключалось в том, что сетку невозможно было заметить даже с расстояния нескольких метров. Натянутая под углом, она сливалась с окружающим, выглядела вполне естественно, как трава или кусты. Сетка напоминала замысловато переплетенную паутину со сложным прихотливым рисунком. Зрелище было весьма впечатляющим. Сетка не была ровной, она изгибалась на пригорках, меняла свою траекторию на склонах, но от того не становилась менее опасной. И самое скверное заключалось в том, что невозможно было понять, в пределах какого расстояния она может действовать. Десять метров до сетки уже считались убойной дистанцией. В то же время Анисимов знал случаи, когда диких животных убивало на расстоянии даже пятнадцати метров. Это была линия защиты третьей степени.