Athanasy: История болезни
Шрифт:
Коридоры и холлы Министерства Демографии заливал приятный рассеянный свет – такой же сине-зелёный, как и мягкое сияние настоящего неба снаружи. Застывшие потёки скульптур здесь выглядели не слитками золота, а прохладным льдом, к которому хотелось прислониться лбом и постоять так немного, ни о чём не думая.
Вместо этого я прошагал к лестнице и поднялся на свой этаж.
Огромный экран окна в моём кабинете мерцал золотисто-рыжими помехами. Где-то под ними проглядывались толстые вертикальные полосы более тёмных оттенков – коричневые и чёрные. Кажется, это архивная запись
Шпион у всех на виду. Маскировка через невероятную, оглушительную наглость.
Министр Ода снова потянул за ниточки своей паутины влияния – и я запутанной в кокон жертвой потянулся вслед за ними. Теперь в моём кабинете массивный и прочный стол, почти новый терминал с полным комплектом клавиш, шкафы со множеством полок, пока что пустых… Пустое кожаное кресло – на этот раз с подлокотниками.
Какой-то несчастный чиновник занял моё место в подвале соседнего Столпа. Теперь дверь с трещиной и шатающийся пластиковый столик принадлежат ему. Наказание тяжёлое, но всё же получше альтернативы: поездки в Храм Нежной Смерти.
А его работа теперь принадлежит мне. Фудзиро опять оказался прав – люди и есть числа. Считать их несложно. Город получает прибыль в виде рождаемости и платит смертный налог. Мы – всего лишь денежная масса, которую нужно потратить.
– Чиновник Министерства Смерти, – сказал я вслух, вглядываясь в шелестящее море помех на окне-экране.
– У нас здесь не принято так выражаться, Джосайя, – за спиной раздался сухой, негромкий голос.
– Доброе утро, Ансельм, – равнодушно ответил я.
Несмотря на всю роскошь моего нового кабинета, на его двери не было замка. Чем и пользовался мой новый коллега.
Я отвернулся от окна и уставился на утреннего гостя. Каждая деталь его облика вызывала смутное раздражение: осанка, прямая, как будто его позвоночник пришит к палке; лицо, обтянутое кожей до скрипа; тонкие чёрные волосы, устало и безвольно лежащие на черепе, словно утратив волю к жизни.
Ансельм Диодато.
Когда-то он напугал меня до смерти приглашением на работу в его отделе. Один диалог с ним вселил в меня уверенность, что из дверей Министерства Демографии я отправлюсь прямиком в Храм Нежной Смерти. Теперь же он – просто ещё один из чиновников. Мы равны. Если роскошь кабинетов напрямую связана с положением во внутренней иерархии Министерств, то я имею даже большее значение, чем он.
– Готов ли ты посвятить ещё один благословенный день службе во имя Машин Любви и Благодати, Джосайя? – сказал Диодато, чуть повысив голос. Казалось, он заимел привычку использовать моё имя в качестве восклицательного знака.
Как обычно, он так и сиял истовой верой. Что же произойдёт, если я расскажу про чудовищную Теневую Машину, запертую в подвале совсем неподалёку? Сойдёт ли он с ума? Или просто пожмёт плечами и рассмеётся?
Нет, невозможно. Конечно же, Диодато не умеет смеяться.
– Как обычно, Ансельм, как обычно.
Если он хотел называть меня по имени по поводу и без, то я не собирался отставать.
Некоторое время он молча разглядывал обстановку. Был ли предыдущий обитатель его другом? Прошло совсем немного времени с тех пор, как меня перевели в этот Столп, но Диодато уже успел прийти сюда несколько раз. Словно ему скучно.
Впрочем, мне всё равно.
Я неторопливо уселся в единственное кресло и уставился на Диодато, полностью отключив от взгляда мозг. Пусть стоит и смотрит мне в глаза сколько угодно – за ними никого нет.
– Ты уже успел вникнуть в детали нашей сложной работы, – сказал он, ничуть не смутившись, – а твои усилия признаны машиноугодными.
– Спасибо.
– Не оскорбляй мои слова благодарностью. Я не привык тратить время на комплименты, а беспристрастная правда не нуждается в ответной признательности.
Несколько мгновений я пытался распутать в голове словесные конструкции Ансельма; он же не стал дожидаться ответа:
– Признаюсь тебе, Джосайя… Когда тебя только перевели, я позволил себе усомниться. На краткий миг мою веру в бесконечную мудрость Машин затмила мерзкая тень подозрения.
Я тщетно попытался найти на его лице намёк на издёвку – с тем же успехом я мог бы разглядывать бетонную стену.
– Ты усомнился в моих знаниях и умениях? – спросил я больше из вежливости; причина его сомнений была очевидна нам обоим.
– Вовсе нет! Ты доказал свою компетентность ещё в День Финальной Сборки. Или ты уже забыл свою научную работу?
– Не забыл.
– Ту, которую ты счёл ошибочной?
– Я сказал, что не забыл!..
Боль плеснулась в свод черепа. Проклятому Диодато всё-таки удалось выбить меня из хрупкого равновесия – и теперь остаток дня будет наполнен мыслями и воспоминаниями, до этого тяжёлым осадком лежавшими в глубинах мозга. Медленными пузырями они поднимались на поверхность сознания и звонко лопались, заставляя меня болезненно морщиться.
В ретроспективе моя научная работа действительно казалась ошибкой. Наивной и детской глупостью. Приёмная комиссия поставила ей высокий балл, но теперь-то я знал, как на самом деле создаются и работают эти комиссии, комитеты и ответственные группы.
– Чиновник сразу двух Министерств… – продолжил Диодато, опять проходя по грани прямого обвинения в шпионаже. – Позволю себе впасть в грех самонадеянности и не побоюсь заявить, что теперь я понимаю задумку Машин.
«Не Машины привели меня сюда, Ансельм», – хотел уже было сказать я, но сдержался:
– И в чём же их задумка?
– Перспектива. Точка зрения, недоступная другим. Свежий взгляд, обогащённый разнообразным опытом.
– Опытом просиживания своей задн…
– Опытом служения Машинам и людям! – перебил Диодато. – Нет служения без смирения, как нет и смирения без страданий непокорного человеческого духа.
– О-о-о, ну, тогда по смирению я большой специалист, – ответил я даже без намёка на улыбку.
На лице Диодато же промелькнула мимолётная, почти неуловимая тень того, что заменяло ему радость. Он снова пошарил глазами по кабинету и, кажется, опять не нашёл того, что искал.