Атомный век

Белозёров Михаил Юрьевич

Бур тяжело дышал в спину Берзалова и непонимающе крутил башкой, готовый положить жизнь за старшего лейтенанта.

– Дайте, я посмотрю… – попросил он, – ага?

– Тихо! – прижал к губам палец Берзалов и обратился в слух.

– Я умею… – начал канючить Бур, ничего не замечая, как тетерев на токовище.

– Тихо… – ещё раз повторил Берзалов и почувствовал, как дрожит Бур – испуганно и нервно. – Сиди здесь… – и легко подтолкнул, чтобы Бур сошёл с тропинки.

Трава вокруг стояла высокая, густая, почти в рост человека, и затеряться в ней, как в лесу, было парой пустяков. Берзалов на полусогнутых скользнул вперёд и снова прислушался, но ничего, кроме свиста ветра и трепетания листвы не услышал. А между тем, там, где

начинались густые лопухи кто-то или что-то было – замерзшее и напряженное. Ведь не зря сорока ругалась. Не зря. Он снова скользнул вперёд, бесшумного ставя ногу на носок, и вдруг подумал, что ветер-то дует наискосок в спину. Эта была непростительная ошибка сродни той, по поводу которой сетуют друзья, когда пьют на поминках за упокой твоей души. Да и Берзалов сам уже учуял тяжёлый звериный запах. В следующее мгновение из лопухов, будто пушечное ядро, выскочил чёрный вепрь – огромный, почти до плеч Берзалова, массивные лопатки были похожи на щиты, а в огромных жёлтых клыках застряли корешки. Он посмотрел на Берзалов своими крохотными глазами, фыркнул, опустил морду и бросился в атаку. Расстояние было слишком маленьким, чтобы прицельно стрелять, поэтому Берзалов предпочёл уступить дорогу. Он чисто инстинктивно шарахнулся в овраг, успев подумать о том, что Бур может по глупости вернуться на тропинку, ударился боком о склон, задохнулся от боли и покатился вниз. Ту же у него над головой пронёсся вепрь, а за ним всё стадо – без визга, в полной тишине, как приведения. Ещё не стих топот, а Берзалов уже карабкался наверх, придерживая правый бок, словно пропустил удар левой в печень.

– Бур!.. – кричал он, задыхаясь, – Бур!.. Вашу-у-у Машу-у-у!.. Бур!..

К его облегчению, перепуганный Ефрем не то что сидел рядом с тропинкой, а забился в такие густые и колючие кусты терновника, из которых выкарабкивался целых полчаса. А когда выбрался, то Берзалов уже пришёл в себя и не мог без смеха смотреть на его исцарапанную физиономию.

Гаврилов забеспокоился:

– Что-нибудь случилось, Роман Георгиевич?.. Что-нибудь случилось?..

– Возвращаемся, – с облегчением ответил Берзалов. – Всё нормально. Не волнуйтесь.

Надо было забрало опустить, подумал он. У него наступила реакция. Адреналин искал выхода, и было смешно, как Бур, ворча и в меру чертыхаясь, с оглядкой, естественно, на командира, выбирается на чистое место. Потом он искал автомат, потом – шлем, потом, как всегда – магазины, потом – правый ботинок. Аника-воин. И вылез расхристанный, как после капитальной драки. На лбу у него выросла здоровенная шишка, прямо в центре лба, как у единорога.

– Ты что… с кабаном бодался?.. – пряча смех, спросил Берзалов.

Точно надо было забрало опустить. Гаврилов бы посмеялся. Он простил Буру всё: глупость, наивность суждений и вечное недовольство за одно то, что Бур остался цел и невредим. Больше брать с собой не буду, рассудил Берзалов. Пусть в бэтээре сидит, мух считает, авось выживет.

– Не-е-е… – не моргнув глазом, ответил Бур, – это я так… поспешил в кустах прятаться. У нас ведь как говорят: «Бедному Кузеньке и бедная песенка».

Вот это да… – удивился Берзалов, оказывается, он о себе всё понимает. И внимательно посмотрел на Бура. Но лицо у Бура было, как всегда, туповатым и ничего не выражало, кроме равнодушия, а ещё, кажется, по привычке он ворчал, как заведенный:

– Поперлись… вляпались… я же говорил…

– Что у вас там случилось? – забеспокоился Гаврилов. – На нас выскочило сумасшедшее стало кабанов, дурилки картонные, едва машины не опрокинули.

– Возвращаемся, – сказал Берзалов. – Никого, кроме свиней, здесь нет. Дикая свинья человека за три километра чует, так что люди здесь не водятся.

– Разведчики брод нашли, – обрадовал его Гаврилов.

Оказалось, что с левого берега в сторону острова тянется каменистая гряда – ровное, как аэродромное поле. Идеальное место для переправы.

– А что с мостом? – спросил Берзалов.

– Мост взорван.

– Ну слава богу!.. – с души у Берзалова упал ещё один камень. – Всё к одному: и Бур остался жив, и путь свободен, и даже свиней напугали.

– А что с Буром-то случилось? – осторожно поинтересовался Гаврилов.

– Пусть он сам расскажет, – смеясь, ответил Берзалов, очищая на ходу пучком травы грязь с колен и локтя.

Ефрем Бур, всё ещё взбудораженный, как стадо диких кабанов, которое его чуть не растерзало, взлез на броню и с восторженной фразой: «Вот что произошло!» нырнул в люк. Больше всего почему-то радовался Сэр, который встретил их с повизгиванием и долго крутился под ногами, мешая следить за обстановкой в округе. Ну и некоторое время, конечно, Бур был в центре всеобщего внимания.

Через полчаса они без особых приключений перебрались на правый берег, отошли вглубь под тень лесов, выслали разведку. И оказалось, что правый берег на глубину трёх и на расстоянии пяти километров обе стороны пустынен, как Марс после бурана. Нашли только сбитый истребитель Миг-31. Видать, на последнем рубеже перехватывал крылатые ракеты, подумал Берзалов. Дальше по карте через десять квадратов значился посёлок Железнодорожный, и Берзалов, вопреки своим убеждениям, приказал двигать туда. Появилось у него это чувство правильности выбора. Долго где-то плутало. А здесь возьми да выскочи, как чёрт из табакерки. Может, кабаны помогли? Да и Спас подсказал: «Станция, придурок». Ага, даже не обиделся Берзалов. Что-то должно было произойти. Впрочем, на Спаса он не очень полагался и прислушивался к нему исключительно из-за страха попасть в очередную западню.

***

В шестнадцать ноль-ноль они их увидели.

Уже заметно холодало, и солнце на зловещем небе присело за лес по правую руку, когда на экране тепловизора чётко и ясно возникли, словно из ниоткуда, человеческие фигуры в оранжевом ореоле, рядом – ещё одна, потом – костёр и палатки. СУО тут же идентифицировала цель, обозначила её красной мигающей «галкой» под номером тринадцать, что означало опасность высшей степени.

– Роман Георгиевич, видите?.. – спросил Гаврилов.

– Вижу… – ответил Берзалов напряжённым голосом, вглядываясь в экран СУО: фигуры появились и пропали, потому что бронетранспортёр опустился ниже уровня железнодорожного полотна. Правда, СУО ещё некоторое время рисовала то, чего не видела. Но уже было понятно, что там, за полотном, у костра сидело не менее трёх человек.

Что ему нравилось в прапорщике – так это собранность, которую он демонстрировал в любое время суток, казалось, подними его в три часа ночи, и он отбарабанит тебе, где противник и что надо делать – наступать или убегать – золото, а не человек. Как будто для Гаврилова не существовало в жизни никаких отвлекающих факторов и моментов, а главное – настроение у прапорщика всегда было ровное и спокойное, словно он загодя напился брома. Единственный недостаток – полное отсутствие юмора. Берзалов вспомнил о его погибшей семье, подумал о своём горе и ему стало стыдно. Посмотрим, каким ты будешь в сорок пять лет, подумал он. Наверное, гораздо хуже, и с юмором у тебя будет туго.

Они как раз двигались по просёлку. Справа их прикрывал смешанный лес, который к вечеру сделался угрюмым и настороженным, оттуда тянуло запахом грибов и прели, а справа то и дело мелькали нежилые дома – без окон и дверей, как будто кто-то нарочно ходил и бил всё, что можно было разбить. Впрочем, Гаврилов внёс ясность, сообщив, что скорее всего, это действие ударной волны, а не массовый психоз населения. Иногда виднелись свежие пепелища, искорёженные или просто брошенные грузовики, тупо смотрящие радиаторами в радиоактивную траву, и автомобильные шины, шины, шины – везде, куда только дотягивался взгляд, а ещё – бочки, бочки, бочки из-под горючего, и это тоже было более чем явным признаком человека.