Атомный век
Шрифт:
– Вижу… – как будто сонно ответил Гуча, не отрываясь от прицела.
На это раз лицо у Гучи было более чем внимательным, словно он наконец озаботился ситуацией.
– Ну?.. – встряхнул его Берзалов.
«Гляди, снайпер! – хотелось крикнуть ему, – гляди в оба, от тебя сейчас многое зависит!»
– Вертолётчик… – с придыханием в голосе определил Гуча. – Точно, вертолётчик! Мамой клянусь!
– Мо-ло-о-дец! – похвалил Берзалов и впервые за всё время почувствовал, как удача сама идёт в руки.
На человеке была куртка реглан и кожаный шлем, а ещё запястья на обеих руках были перевязаны грязным бинтом. В наручниках, что ли, его таскали?
– А если это не он, а просто «дуб» в одежде вертолетчика?.. – предположил Гуча и, оторвавшись от прицела, вопросительно уставился на старшего лейтенанта, словно увидел его впервые.
Любил Гуча испортить настроение, очень любил, и вопросы у него были с подковырками, словно он хотел однажды уличить Берзалова в слабости духа. Не дождётесь, подумал Берзалов.
– Тоже верно, – неохотно согласился он, но так, чтобы Гуча осознал свою ошибку, которая заключалась в отрицании очевидного: вертолётчика оставалось только найти. – Остриё пять, слышите меня, – он назвал позывной старшего прапорщика Гаврилова.
– Остриё семь, слышу хорошо, – тотчас отозвался тот.
– Наблюдаем предположительно нашего вертолётчика.
– Где?! – встрепенулся Гаврилов и, кажись, даже подпрыгнул от восторга, забыв о своей извечной степенности пограничника.
– Человек в реглане и шлеме, сидит в центре у костра.
– Ага… ага… вижу... вижу… Что планируете? Стрелять нельзя. Можно зацепить своего.
– Возьми ещё одного снайпера и посади сверху. Доложишься, а я потом к ним выйду. Всё же свои люди, не должны стрелять.
– Ладно… хорошо… – сдержанно оценил Гаврилов. – Но с другой стороны, если они удерживают вертолётчика, то значит, не свои?
Умел он, как и Гуча, не вовремя вывернуть ситуацию наизнанку. Только изнанка эта никому не нужна была. Ясно же, что вертолётчик в лагере. Если мы его найдём, то он нам всё расскажет, а это реальный шанс успеха, который упустить нельзя никак.
– Тоже верно, – согласился Берзалов. – А что вы предлагаете?
Он не стал пользоваться системой «мираж», чтобы не отвлекаться. Да и Гаврилов сам всё видел прекрасно.
– Да, пожалуй, больше и предложить нечего. Разве что разведать получше, точно определиться с нашим вертолётчиком и ударить.
– Можно, – согласился Берзалов, – но вечер на носу, через час стемнеет, можем не успеть. К тому же, обратите внимание, почему они выбрали такое неудобное место? Голый склон насыпи, как на ладони. Схорониться негде.
– А бог его знает... – Гаврилов, должно быть, приник к окулярам, потому что предположил на секунду позже: – Может, они психи? Даже охранение не выставили.
– Психи, не психи, но что-то здесь не то, тянуть нельзя, надо действовать сейчас.
– Может, они кого-то поджидают? Поезда, интересно, ходят?
– Какие поезда? – удивился Берзалов и понял, что оплошал. А ведь он как командир должен был предусмотреть и этот вариант, каким бы диким он ни казался. Вашу-у-у Машу-у-у!.. Пути-то под носом. А раз есть пути, значит, есть и поезд.
– Всякие…
– Я смотрел, рельсы ржавые, – чуть ли не оправдываясь, сказал Берзалов.
– Здесь этих веток – целая узловая станция. Автодрезина может прийти, – гнул своё старший прапорщик.
– Я и не подумал… – признался Берзалов и ещё раз убедился в отменном чутье прапорщика на всякого рода каверзы судьбы. На то он и пограничник, чтобы все варианты отрабатывать. Золото, а не человек.
Пока они обсуждали этот вопрос, пока взвешивали за и против, на позицию прибыл Морозов, о чём незамедлительно Гаврилов и доложил.
– Насчёт поездов мы потом поговорим, – сказал Берзалов. – Предупреди, что стрелять только в том случае, если мне будет угрожать реальная опасность или когда я махну рукой.
– Так точно, – отреагировал Гаврилов. – Всё сделаю, командир.
– Ну тогда я пошёл… – сказал Берзалов так, чтобы ни у кого не осталось сомнений в его намерениях.
– Удачи!
– К чёрту! – проворчал Берзалов, ощущая, как по спине пробежали мурашки страха.
Не любил он этот момент. Да и как его любить, если он похож на обман в лучших надеждах. Тут ещё Спас неожиданно произнёс целую тираду, чего за ним отродясь не наблюдалось: «Встанешь в полный рост и всех напугаешь, и ничего не будет». «Почему?» – не поверил ему Берзалов. «Потому, что ты везунчик, трижды везунчик, мать твою за ногу, потому что ты ещё ни разу в штаны не наложил по-настоящему, даже во время термоядерной», – как пророк, ответил Спас. Берзалов покрылся холодным потом. Но отступать было поздно. Он поставил «переводчик» на очередь и двинулся к лагерю с таким расчетом, чтобы не быть на линии огня ни у Гучи, ни у Колюшки Рябцева и чтобы у тех, кто сидел около костра, не было времени на раздумье, а тем более, чтобы схватиться за оружие. Ну и Спас, конечно, вселил уверенность, потому что получалось, что всё заранее известно, не в деталях, конечно, а в общих чертах, чего вполне было достаточно для душевного равновесия. Хорошо, если Спас не ошибся, размышлял Берзалов, двигаясь в траве, как большая ящерица, а если ошибся? Это тебе не русский авось, думал он, моля всех мыслимых и немыслимых богов, чтобы его не обнаружили раньше времени. Впрочем, в какой-то момент ему стало даже неинтересно. А что если встать в полный рост и двигаться, как мишень на стрельбище? Что тогда, судьба изменится, или моё поведение тоже учтено? Так ничего и не решив, и не желая искушать Спаса, Берзалов благополучно добрался до цели, разве что больно ударившись коленом о железобетонную сваю, торчащую из земли.
***
Он уже готов был вскочить, чтобы застать сидящих у костра врасплох, когда Гуча произнёс напряженно:
– Командир… погоди-и-и… погоди-и-и… часовой смотрит в твою сторону…
От костра Берзалова отделяли всего лишь буйные кусты жимолости. Люди, сидящие вокруг, разговаривали об удачной охоте и о каком-то Петре Матвеевиче, который должен был их забрать утром. Выходит, Гаврилов прав, подумал Берзалов, выходит, есть автодрезина! У прапорщика отменное чутье! Ай, да Гаврилов! Ай, да сукин сын! Может, у него свой Спас есть? – позавидовал Берзалов. Лучше моего?
Трое ближних со спины были заросшими, седыми и широченными, как шкафы. Тот, что стоял в профиль, одетый в короткую куртку, отороченную белым мехом, был юн и с девственным пушком на лице. Следующий человек напротив выделялся чертами лица и густой чёрной бородой. Он, как и «шкафы», был непомерно силён и крепок. Руки у него были оголены по локти, и мышцы на них бугрились, как канаты. Берзалов определил его как вожака. Неужто на них так радиация действует? – страшно удивился он. Тот, что рядом с ним по правую руку, в телогрейке, был мелок и тщедушен, с испитым лицом, зато следующий в куртке реглан опять же был здоров, как бугай, правда, не такой крупный, однако на вертолётчика почему-то не тянул, хотя Берзалов не знал в лицо ни Самойлова, ни Русакова, ни третьего, фамилию которого он забыл: то ли Исаев, то ли Евсеев. Не такое зверское лицо должно быть у вертолётчика, думал Берзалов, не такое, а одухотворенное, тонкое, породистое, лицо человека, посвятившего себя сложной технике. Но отступать было поздно. Был ещё и восьмой, однако Берзалов не сумел его разглядеть – «шкафы» мешали.