Атомный век
Шрифт:
– Я тоже ломаю голову, – признался Берзалов так, что расписался в собственной бессилии. – Мало у нас информации, и мы можем только предполагать.
– Нашим бы сообщить, – мечтательно высказался Гаврилов, выдыхая дым кольцами. – Да связи нет.
У пленных они выяснили следующее: куртку, шлем, штаны и берцы они нашли в канаве, о вертолётчике слыхом не слыхивали, а в поле расположились, потому что свобода однако. Как упёрлись на этом, так и стояли насмерть. Даже когда Берзалов застрелил вожака. Никто не сдался. Гаврилов отвёл его в сторону и сказал:
– Не знают они ничего. После такого… точно бы заговорили.
А застрелил Берзалов вожака, когда выяснилось, что они держали
– Отрабатывал на мне удары, – пожаловался Протасов, демонстрируя синяки и ссадины на теле. И не кормили, гады, сырое мясо только и ели…
Оказалось, что под Шульгино застряла строевая часть, без связи с кем бы то ни было все эти полтора года, и они уже решили, что остались одни-одинёшеньки на всей планете. Но руки не опустили, а тоже проводили глубокую разведку по всем правилам и в сторону Поволжья, справедливо полагая, что западнее и южнее никто не спасся, и южнее, к Каспию. Правда, ресурсов у них было меньше, чем у девяносто пятой отдельной бригады специального назначения. Соответственно, и результаты оказались скромнее. Выяснилось, что Пенза пострадала мало, а Самара, как и большинство городов на Волге, уничтожена под корень.
– Так это они и у нас выкрадывали людей… – догадался Юпитин и сжал кулаки.
После этого судьба пленных была предрешена. Люди в бригаде, конечно же, пропадали по всем законам военного времени. Этого никто не отрицал, но последнее время такое происходило всё чаще и чаще. А выследить, кто нападает, было затруднительно из-за растянутых коммуникаций и разгильдяйства: один пошёл по радиоактивные грибы и не вернулся, другой подался в ближайший хутор, где наличествовали женщины, третий решил отведать самогона и сгинул с концами то ли в деревне, то ли по пути в неё, ну и так далее и тому подобное. Единственно, от них добились признания, что они и есть те самые «дубы», о которых все слышали, но никогда не видели. И что эти «дубы» вольготно себя чувствовали при полном безвластии и, можно сказать, правили на свободных территориях, как им заблагорассудится. А насчёт гипноза версия не подтвердилась. Не владели «дубы» гипнозом, иначе бы положили бы всех и заставили бы плясать «камаринскую» под свою дудку. В данном случае народный фольклор подкачал.
А ещё Берзалов понял, что с психикой у «дубов» действительно плохо: не понимали они человеческой логики, как будто её и не существовало. Говоришь им одно, а они выворачивают так, как им хочется, хоть кол на голове теши. Даже когда их убивать стали, они не изменили своего поведения и демонстрировали полное бесстрашие перед смертью, что, вообще говоря, присуще животным, а не человеку. Сбросили их в ближайший овраг и завалили камнями. И только тогда обнаружили, что они фонят, как термоядерные головки. Да и то случайно, если бы не дотошный Гаврилов со своим дозиметром, так и пропустили бы этот важный факт. А факт как минимум подтверждал, что настоящие «дубы» радиации не боятся и что они, быть может, и есть те самые хомо-радиоактивнус, о которых твердил всезнающий Геннадий Белов. Это также подтверждалось тем фактом, что «дубы» с удовольствием лакомились радиоактивной едой. На всякий случай Гаврилов всем выдал по две таблетки заморского зелья да заставили под завязку брусничного чая напиться. Этим и ограничились.
– Тупоголовые, – убеждённо сказал Гаврилов, запивая свою порцию. – Я бы таких в колыбели…
– Может, они не сразу такими стали, товарищ прапорщик? – на правах командира первого отделения предположил Архипов. – Может, это всё радиация? Вон какие они здоровые, как кабаны. Может, из квантора сбежали, где еды навалом?
– Ага-а-а… – иронично отозвался Юпитин, – и тёлок…
– Кто о чём, а вшивый о бане… – сурово заметил Берзалов и отправил обоих ставить мины перед квантором – настоящие, боевые, а не сигнальные.
Хотел вначале отрядить Бура, да вспомнил, что это чудо природы надо беречь, как зеницу ока, прежде всего, из-за непонятного, таинственного Комолодуна. Да и вообще, жалко его стало, убогий он какой-то, можно сказать, пришибленный валенком. Сперва выясню, что такое Комолодун, а потом буду посылать куда угодно, даже в разведку, решил Берзалов. А пока пусть сидит в отделении, вшей щёлкает.
– Чё-ё-рт их знает… – задумчиво согласился Гаврилов, – хотя насчёт еды и тёлок сильно сомневаюсь. Дурилки они картонные. Кто бы им позволил власть захватывать на сопредельных территориях? – и сам же ответил: – Никто! А вот насчёт квантора надо подумать. Дело это серьёзное. Вроде бы шуточки и хаханьки, а ведь лезем в пасть волку. Крепко думать надо. Изведанными путями проще… и привычнее… – Он загадочно косился на Берзалова и ждал, что тот скажет.
Я и сам боюсь, подумал Берзалов, испытывая однако злорадство по отношению к Гаврилову: значит, и ты слаб точно так же, как и я. Но это было слабым утешением.
– Так ведь шли же?.. – в унисон сомнениям напомнил он. – Шли и не дошли. Два раза по земле и три раза по воздуху? И что теперь прикажете делать?
– Ну?.. – вопросительно уставился на него Гаврилов, словно Берзалов должен был окончательно сформулировать концепцию проникновения во вражескую область, хотя до Харькова было ещё километров двести с гаком.
Трудно было определить степень риска при таких скудных исходных данных. Приходилось кивать на русский авось, который, как известно, был очень рисковым, но вроде как осознанным выбором. Мол, выбрали русский авось, пошли и пропали героями. Но ведь могло быть и наоборот: рискнули и выиграли тоже героями. А победителей, как известно, не судят, за риск не журят и с горчицей не кушают. Победителей носят на руках, поят коньяком-спиртом и награждают орденами и медалями.
– Если я погибну, то вы, Роман Георгиевич, – вдруг сказал Гаврилов, – сможете завершить разведку. А если вы погибнете, то это под большим вопросом, – и сокрушённо покачал головой, как будто Берзалов уже погиб, а Гаврилов оплакивает и водку пьёт.
– Справитесь, справитесь, – не уступал ему Берзалов, хотя чуть-чуть сомневался из-за ревности к делу, ибо считал себя лучшим из лучших и разумеется, самым-самым везучим. А в таком деле везучесть – главный аргумент. Но ведь об этом же вслух не заявишь? Не заявишь. Глупо и самонадеянно. Такие мысли надо держать при себе. Нескромные это мысли и в любой момент могут обратиться твоей слабостью.
И, конечно, они поспорили. Старший прапорщик не сомневался в его храбрости, но хотел для пользы дела пожертвовать собой. Я своё уже пожил, словно говорил он всем своим видом, а вам пацанам жить и жить. Так что не мешай мне, товарищ старший лейтенант, без пяти минут капитан, дай исполнить свой долг. Может, другого шанса и не выпадет. Не хочу умереть внезапно от шальной пули или от простуды. Пусть это будет осознанный, преднамеренный шаг. А с почестями мы потом разберёмся. Да и какие почести у военных? Разве что залп над могилой? Да и то её, этой могилы, может и не быть. Вон как всё перевернулось. Миллионы лежат в сырой земле, не оплаканные и не известные, а мы здесь славу делим. Глупо!