Атосса. Император
Шрифт:
— Живя и любя его! — вскричал ваятель и поднял ее вверх, прежде чем она могла помешать этому.
У ворот сидела старая рабыня и спала.
Привратник сказал ей, что ее молодая госпожа со своим провожатым пропущена сюда, но ее в усадьбу не впустил. Стулом ей служила тумба, и во время ожидания веки ее смежились, несмотря на все возраставший шум на улице.
Арсиноя не разбудила ее и лукаво спросила Поллукса:
— Ведь мы одни найдем дорогу домой?
— Если Эрот не собьет нас с пути, — отвечал художник.
Продвигаясь вперед, они перебрасывались нежными словами.
Чем более они приближались к Лохиаде и к широкой дороге, которую Канопская улица, главнейшая и длиннейшая в городе, пересекала под прямым углом, тем гуще становился поток людей, двигавшихся вместе с ними. Но это обстоятельство было им на руку, так как если кто желает оставаться незаметным, а между тем не находит себе уединенного места, то ему стоит только замешаться в толпу.
Увлекаемые вперед толпами людей, стремившихся к центральному пункту праздничного движения, они крепко прижимались друг к другу, чтобы их не разлучило шествие обезумевших фракийских женщин, которые в эту ночь, последовавшую за кратчайшим днем в году, верные обычаю своей родины, мчались стремительным потоком, ведя с собою бычка [100] .
100
Во Фракии культ Диониса сопровождался особенно шумными и неистовыми празднествами. Малые дионисии, о которых здесь идет речь, праздновались во время зимнего солнцеворота, в месяце посейдонии (наши декабрь — январь).
Теперь они находились едва в сотне шагов от Лунной улицы, и навстречу им раздалась опьяняющая, веселая, дикая, разудалая песня, покрываемая звуками барабанов, флейт, бубенчиков и веселыми ликующими криками.
Далее, на Царской улице, кончавшейся у Лохиады и пересекавшей Брухейон, им навстречу стремилась веселая толпа.
Впереди всех среди других знакомых шел ювелир Тевкр, младший брат счастливого Поллукса. Увенчанный плющом, размахивая тирсом [101] , он плясал, а за ним, ликуя, неслась целая процессия мужчин и женщин, возбужденных до безумия, кричащих, поющих, пляшущих. Стебли винограда, хмеля и царских кудрей обвивали сотню голов; венки из тополя, лотоса и лавра колебались на пылающих лбах; шкуры пантер, оленей и косуль свешивались с нагих плеч и при быстром беге их носителей и носительниц вздымались высоко, подбрасываемые ветром.
101
Тирс — атрибут Диониса и его последователей; представлял собой палку, увенчанную сосновой шишкой, или плющом, или виноградными листьями.
Художники и богатые молодые люди, возвращавшиеся с какого-то пиршества со своими возлюбленными, открывали это шествие с хором музыкантов. Кто встречал эту веселую толпу, того она увлекала, тащила с собою вперед. Почтенные граждане и гражданки, работники, девки, рабы, солдаты, матросы, центурионы, флейтистки, ремесленники, шкиперы, целый театральный хор, который угощал какой-то любитель искусства, возбужденные женщины, тащившие с собою козла, предназначавшегося к убиению в честь Вакха, — никто из них не устоял против искушения присоединиться к шествию.
Оно повернуло теперь на Лунную улицу и двигалось по обсаженной вязами аллее, ограниченной с двух сторон проезжей дорогой, которая в это время не была никем занята.
Как громко звучали двойные флейты, как крепко ударяли нежные руки девушек по телячьей коже барабанов, как весело играл ветер распущенными волосами бесновавшихся женщин и дымом факелов, которыми с громкими криками ликования размахивали удалые парни, наряженные Панами и сатирами!
Здесь девушка на бегу высоко подбрасывала свой тамбурин и потрясала бубенчиками на его обруче так сильно, что казалось, вот-вот эти пустые металлические шарики оторвутся от него и по собственной прихоти, звеня, разлетятся по воздуху. Там, возле этой до безумия возбужденной девушки, прыгал изысканно-грациозными скачками красивый юноша. Он с комической заботливостью держал под мышкой конец длинного бычачьего хвоста, который прицепил себе, и дул то в самые длинные, то в самые короткие тростниковые дудки, изображавшие свирель Пана [102] . Иногда из середины этого шумного стремительного шествия раздавался какой-то громкий рев, который мог означать и радость, и горесть; но его каждый раз быстро заглушали безумный смех, разудалая песня, веселая музыка.
102
Пан (греч. миф.) — бог лесов, пастбищ и стад, изобретатель свирели; свиту его составляли мелкие божества — сатиры.
Старики и юноши, знатные и бедняки — короче, все, приближавшиеся к этому кортежу, увлекаемые какой-то непреодолимой силой, невольно следовали за ним с ликующими криками.
Поллукс и Арсиноя давно уже не шли рядом спокойным, степенным шагом, а, смеясь, двигали ногами в такт веселых звуков.
— Как это звучит! — вскричал художник. — Мне хочется плясать, Арсиноя, плясать и кричать вместе с тобою, подобно исступленному.
Прежде чем она могла ответить, он громко закричал:
— Ио, ио! — и высоко поднял ее.
Тогда и ею тоже овладело опьянение радостью: размахивая над головой рукою, она присоединила свой голос к его ликующему крику и разрешила ему увести ее туда, где цветочница продавала свой товар.
Там она позволила ему обвить ее виноградными листьями, надела ему на голову лавровый венок, обвила плющом его шею и грудь, громко засмеялась, когда он бросил цветочнице крупную монету, и крепко уцепилась за его руку.
Все это она проделала не задумываясь, с легкой поспешностью, дрожащими пальцами, точно в чаду.
Вот процессия кончилась. Шесть женщин и девушек с венками на головах, взявшись под руку, примкнули к ней с громким пением.
Поллукс потащил возлюбленную в этот веселый ряд, снова обнял ее, дал и ей обнять себя, и оба они понеслись быстрым танцевальным шагом вперед. Они размахивали свободными руками, откидывали голову назад, с громкими криками и песнями — и забыли все, что их окружало. Им казалось, будто их соединяет пояс, сотканный из солнечных лучей, и какой-то бог поднимает их высоко к себе и среди громких криков и ликования несет мимо бесчисленных звезд через светлые пространства эфира.
И они позволили увлечь себя по Лунной улице на Канопскую, а затем обратно к морю до храма Диониса.
Там они остановились, запыхавшись. И только теперь вернулось к нему сознание, что он — Поллукс, а к ней — что она Арсиноя и что ей следует отправиться к отцу и к детям.
— Пойдем домой, — тихо сказала она. При этом она опустила руки и затем в смущении стала собирать свои распущенные волосы.
— Да, да, — отвечал он точно во сне.
Затем он освободил ее, ударил себя рукой по лбу и, обратившись к отворенной двери храма Диониса, вскричал:
— Что ты могуществен, Дионис, что ты прекрасна, Афродита, что ты очарователен, Эрот, — это я узнал только сегодня!
— Мы оба были совершенно зачарованы божеством, и это было нечто чудесное, — сказала Арсиноя. — Но вот идет новое шествие, а я должна вернуться домой.
— Так пойдем через маленькую Портовую улицу, — предложил Поллукс.
— Да. Я должна снять листья с волос, а там никто не увидит нас.
— Я помогу тебе.
— Нет, не прикасайся ко мне, — строго возразила Арсиноя.