Август 1956 год. Кризис в Северной Корее
Шрифт:
Именно в ходе этой кампании обычной практикой в КНДР стали публичные казни. У нас нет сведений о том, что среди жертв публичных расстрелов были и «фракционеры», хотя полностью исключать этого нельзя. Однако сам факт возрождения публичных казней является еще одним признаком отхода Северной Кореи от советских образцов. Даже при Сталине советская судебная система, при всех принципиальных различиях с Западом, в целом всегда копировала, хотя бы и поверхностно, внешние формы и традиции западного судопроизводства. Сталинские спецслужбы убивали людей в массовом порядке, но, как правило, пуле в затылок предшествовал суд, пусть формальный и необъективный, но с официально назначенными судьями, с прокурором и, как правило, адвокатом. Публичные казни были допустимы только в исключительных случаях (на фронте или иногда в лагерях). Это обстоятельство, скорее всего, показывает, что политическая культура сталиниской эпохи питала некоторое уважение к традициям европейского Просвещения и, соответственно, к общепринятой юридической процедуре. Стремление соблюсти внешние формы «просвещенного правосудия» являлось следствием специфической традиции советского коммунизма, его разночинно-демократических корней, которые уходили, с одной стороны, к радикальным российским демократам времен Чернышевского и Писарева, а с другой — к весьма близким им по духу европейским левым радикалам времен Парижской Коммуны и даже революций 1848 г. в Европе. Новорожденный «национальный сталинизм» Восточной Азии, изначально более националистический и в куда меньшей мере впитавший европейские традиции, мало заботился о сохранении этих формальностей, восходивших ко временам идейной молодости марксизма. Частью этого стал и постепенный отказ от ритуализированных показательных процессов, столь характерных для СССР сталинских времен. В восточноазиатском варианте «правосудие
Таким образом, главными жертвами репрессивной кампании оказались партийные работники, обвиняемые в действительных или мнимых связях с Чхве Чхан-иком и иногда с Пак Чхан-оком, то есть обычно принадлежавшие к яньаньской фракции (советские корейцы поначалу избежали чисток). Как в октябре 1957 г. заместитель председателя пхеньянского комитета партии Ли Тэ-пхиль рассказывал Титоренко, «в отдельных парторганизациях города сейчас проходят такие собрания (конкретно не назвал где). Цель их — разоблачить перед членами партии фракционистов данной парторганизации, раскрыть их связи с главными фракционистами, определить отношение каждого члена партии к фракционистам, поднять классовое сознание, выявить колеблющиеся элементы. Особенность этих собраний состоит в том, что наряду с разоблачением фракционистов они проводятся с целью выявления контрреволюционеров. В послевоенные годы в Пхеньян, сказал тов. Ли, пробрались реакционные элементы, которые в годы войны работали на американцев и лисынмановцев, убивали невинных людей и т. д.» [295] Последнее замечание показывает, что кампания по борьбе с оппозиционерами начала принимать новое измерение. Нежелательные элементы теперь объявлялись не просто оппозиционерами, выступившими против воли партии — некоторые из них оказывались вражескими агентами, которые «работали на американцев и лисынмановцев, убивали невинных людей». Показательно, что единственной организацией, которую Ли Тэ-пхиль прямо упомянул в качестве гнезда «шпионов и вредителей», опять-таки оказался университет, «где среди студентов из Южной Кореи несколько человек оказались контрреволюционерами и шпионами».
295
Запись беседы Е. Л. Титоренко (второй секретарь посольства) с Ли Дэ Пхилем (зам. председателя пхеньянского городского комитета ТПК). 10 октября 1957 г. АВП РФ. Ф. 0102. Оп. 13. Д. 6, папка 72.
С особой интенсивностью кампания по борьбе с оппозиционными элементами и их идеологическим влиянием развернулась в Академии наук КНДР, которая наряду с университетом имени Ким Ир Сена также воспринималась как опасный источник идеологической заразы. Партийные собрания, предназначенные для обсуждения и осуждения «фракционеров» начались там в августе и продолжались до ноября [296] . Порядок собраний был следующим: «Эти партсобрания с повесткой дня о самопризнании и укреплении партийной закалки членов ТПК проводятся в три тура: 1) Сначала как для членов ТПК, так и для беспартийных читается лекция о вредности фракционизма и необходимости укрепления единства партии. 2) Во втором туре конкретно разбирается вопрос о фракционистах, которые были вскрыты на августовском Пленуме ЦК ТПК и после него. 3) Третий тур самый длительный. В каждой первичной парторганизации на общем партсобрании обсуждаются отдельные члены данной парторганизации, которые были связаны с фракционистами или одобряли их, выступали с критикой линии ЦК ТПК и правительства КНДР» [297] .
296
Запись беседы Е. Л. Титоренко (второй секретарь посольства) с Тян Чу Иком (член-корреспондент Академии наук КНДР). 17 октября 1957 г. АВП РФ. Ф. 0102. Оп. 13. Д. 6, папка 72.
297
Там же.
Некоторых жертв подвергали «критике» по нескольку дней или даже недель подряд. Например, 17 октября высокопоставленный сотрудник Академии наук рассказывал Е. Л. Титоренко, что на протяжении 12 дней в Академии «обсуждалось» поведение и взгляды некоего Ким Со Рёна (известна только русская транскрипция этого имени), бывшего члена Коммунистической партии Южной Кореи:
«В период после XX съезда КПСС Ким Со Рен открыто говорил, что не нужно употреблять слова "наш любимый вождь Ким Ир Сен", что нужно повысить жизненный уровень народа и т. д. Есть данные, сказал Тян, что Ким Со Рен — шпион, хотя последний это отрицает» [298] . Последнее замечание при всем его невольном трагикомическом звучании можно сопоставить с процитированными в предшествующем абзаце рассказами Ли Тэ-пхиля о начавшейся охоте на шпионов. Как мы увидим, в 1957 г. тема борьбы со шпионажем и вредительством стала играть немалую роль в северокорейской пропаганде. Конечно, объявить шпионом того же Пак Чхан-ока, бывшего сотрудника советской армейской разведки, было бы затруднительно. Однако бывшие южнокорейские подпольщики, сторонники низвергнутой внутренней группировки, находились в другом положении, и обвинения в шпионаже стали выдвигаться против них очень часто.
298
Запись беседы Е. Л. Титоренко с Тян Чу Иком. 17 октября 1957 г.
Как уже отмечалось, 6 августа 1957 г. «Нодон синмун» опубликовала первую большую статью, главной темой которой было осуждение деятельности августовской оппозиции. После этого подобные материалы стали появляться регулярно [299] .
С лета 1957 г. примиренческие решения сентябрьского (1956) пленума больше не упоминались в официальной печати. Кампания в прессе против «заговорщиков» достигла наивысшего размаха к началу 1958 г. и продолжалась, хотя и не столь интенсивно, вплоть до начала 1960-х гг. На протяжении этого периода практически ни одна большая статья, касавшаяся внутрипартийных проблем, не обходилась без упоминания об интригах и коварных планах «фракционеров». Временами эти обвинения позволяли вдумчивому читателю догадаться и об истинных требованиях оппозиции. Так, в феврале 1958 г. официальное издание утверждало, что «некоторые фракционеры, пробравшиеся в органы исполнения наказаний и в суды, коварно использовали красивый предлог "защиты прав человека" для освобождения [из тюрем] немалого числа враждебных элементов» [300] . Там же заявлялось, что «антипартийные контрреволюционные раскольнические элементы […] применяли беспринципные лозунги «демократии» и «свободы» для подрыва железного единства нашей партии» [301] . Однако в целом такие невольные разоблачения-оговорки встречались редко. Большинство обвинителей настаивало, что лидеры оппозиции всегда были предателями, которым до времени удавалось скрыть свою истинную сущность.
299
Хорошими примерами могут служить статья Мун Сок-поля («Нодон синмун», 23 августа); передовая статья от 4 сентября; статья от 17 сентября, посвященная внутренней розничной торговле, в которой Юн Кон-хым (министр торговли до августовского инцидента) обвинялся в саботаже и т. д. Кстати говоря, в 1957–1959 гг. обвинение в саботаже (но не в шпионской деятельности!) широко применялось против оппозиции. Например, в августе 1959 г. печально известный Ли Сон-ун, секретарь пхеньянского горкома, обвинил Ким Сын-хва и Пак Ый-вана в том, что они умышленно саботировали внедрение новых строительных технологий (Yi Song-un. P'alwol chOwonhui-wa tang taeryOl-Ш t'ongil tangyOl. [Августовский пленум и единство партии] // Kunloja. 1959. № 8).
300
ChOngch'i chisik. 1958. № 2. С. 26.
301
ChOngch'i chisik. 1958. № 2. С. 26.
На протяжении второй половины 1957 г. число жертв кампании по борьбе с оппозицией быстро росло. Эта закономерность хорошо известна по сталинскому Советскому Союзу и многим другим режимам подобного типа — за действительными оппозиционерами в ссылку, тюрьмы или на казнь шли те, кто теоретически мог знать об их планах, или же те, кого оппозиционеры называли во время следствия, не выдержав давления и пыток. За этой второй волной жертв следовала третья — друзья и сотрудники тех, кто был обвинен в связях с реальными оппозиционерами. Все это означало, что количество жертв постоянно увеличивалось. Во все времена «охота на ведьм» имела тенденцию превращаться в самоподдерживающийся процесс.
Помимо диссидентов из интеллигенции главными объектами репрессий были партийные кадры, обвинявшиеся в реальных или мнимых связях с Чхве Чхан-иком и иногда с Пак Чхан-оком, часто просто потому, что принадлежали к яньаньской или советской фракциям (хотя, как уже упоминалось, до конца 1957 г. советские корейцы сравнительно редко оказывались жертвами преследований). В октябре 1957 г., по словам зам. министра юстиции, «из руководящих работников органов юстиции, суда и прокуратуры он один остался на прежнем посту». Среди тех, кто тогда потерял свои посты, были министр юстиции и генеральный прокурор, которых обвинили в «слишком мягком отношении к контрреволюционерам» [302] . Чистки также коснулись заместителя министра юстиции, заместителя генерального прокурора, главы верховного суда и ряда начальников отделов министерства (некоторых из них объявили «фракционерами», а других просто обвинили в потере «революционной бдительности», так как они «выпустили досрочно из тюрем ряд контрреволюционеров») [303] . Такое развитие событий представляется вполне закономерным, если принять во внимание, что это министерство играло ключевую роль в проведении репрессивных кампаний.
302
Запись беседы О. В. Оконишникова (первый секретарь посольства) с Ким Тхэк Еном (зам. министра юстиции). 14 октября 1957 г. АВП РФ. Ф. 0102. Оп. 13. Д. 6, папка 72.
303
Запись беседы О. В. Оконишникова с Ким Тхэк Еном. 14 октября 1957 г.
Не избежали репрессий и партийные работники. В середине 1958 г. высокопоставленный сотрудник организационного отдела ЦК сообщил советскому дипломату, что за один год с 1 июля 1957 г. по 1 июля 1958 г. из ТПК было исключено 3912 человек: большинство из них — за «антипартийную деятельность и поддержку фракционной группы» [304] . К тому же за этот период умерло 6116 членов ТПК, так что общее число исключенных и умерших членов партии (10 028) почти точно равнялось количеству вновь вступивших в ее ряды (10 029). Это значит, что численность партии за этот период не увеличилась (на 1 июля 1958 г. в ТПК насчитывалось 1 181 095 членов и 18 023 кандидатов в члены). Такой застой кажется особо примечательным, если вспомнить, что Ким Ир Сен всегда настаивал на быстром росте «партийных рядов».
304
Запись беседы Б. К. Пименова (первый секретарь посольства) с Вон Хен Гу (зам. заведующего орготделом ЦК ТПК). 22 июля 1958 г. АВП РФ.Ф. 0102. Оп. 14. Д. 8, папка 75.
В таких условиях члены яньаньской фракции, бежавшие в Китай после августовского противостояния, благоразумно предпочли не возвращаться на родину. У них не было никаких оснований верить, что Ким Ир Сен сдержит свое обещание и не станет их преследовать. Как мы знаем, семьи и Со Хви, и Юн Кон-хым в конечном итоге были арестованы и, вероятно, казнены [305] . Однако пример Со Хви, Юн Кон-хыма и их друзей, спасшихся бегством в Китай, оказался притягательным для других жертв репрессивной кампании. Поскольку Китай явно не собирался выдавать перебежчиков (как нам известно, всем, кому удалось пересечь границу, было со временем предоставлено убежище), и китайская граница была близка и охранялась не слишком строго, число таких беглецов постоянно увеличивалось. В 1956 г. и 1957 г. в Китае укрылось несколько высокопоставленных северокорейских руководителей. В декабре в Китай бежали бывший секретарь парторганизации университета Ким Ир Сена (не Хон Нак-ун, чье решительное сопротивление упоминалось выше, а его предшественник) и бывший заместитель председателя пхеньянского городского комитета ТПК [306] . 17 декабря 1956 г. Пак Чжон-э рассказала временному поверенному в делах В. И. Пелишенко, что к этому времени в Китай бежало около девяти партийных и государственных чиновников разного ранга (четверо принадлежали к группе Юн Кон-хыма) [307] . В январе 1957 г. Нам Ир (тогдашний министр иностранных дел) сообщил Пелишенко, что еще двое предполагаемых членов оппозиции, посещавших Москву с официальным поручением, на обратном пути решили остаться в Китае [308] . В июле 1957 г. говорили о нескольких должностных лицах, арестованных при подготовке побега (однако невозможно точно установить степень достоверности этой информации) [309] . Таким образом, число беглецов достигло, по меньшей мере, полутора десятков, но не исключено, что в действительности их было гораздо больше. При этом заслуживает внимания то обстоятельство, что ни один влиятельный северокорейский политик не бежал в Южную Корею. Именно Китай и Советский Союз воспринимались членами оппозиции как естественное убежище. Можно предположить, что большинство этих людей, будучи всю свою жизнь убежденными коммунистами, рассматривали побег в капиталистическую Южную Корею как однозначное и очевидное предательство коммунистических идеалов, в то время как Китай и СССР расценивались ими как вполне приемлемые варианты для политического убежища.
305
Kim Hak-jun. Pukhan 50 пубп sa [50 лет истории Северной Кореи].С. 191–192.
306
Запись беседы Е. Л. Титоренко (второй секретарь посольства) с Ю Сон Хуном (ректор Университета Ким Ир Сена). 6 апреля 1957 г. АВП РФ. Ф. 0102.Оп. 13. Д. 6, папка 72.
307
Запись беседы В. И. Пелишенко (временный поверенный в делах) с Пак Ден Ай (заместитель председателя ЦК). 17 декабря 1956 г. АВП РФ. Ф. 0102.Оп. 13. Д. 6, папка 72.
308
Запись беседы В. И. Пелишенко (временный поверенный в делах) с Нам Иром (министр иностранных дел). 4 января 1957 г. АВП РФ. Ф. 0102. Оп. 13.Д. 6 папка 72.
309
Запись беседы Б. К. Пименова (первый секретарь посольства) с Ан Ун Геном (преподаватель института народного хозяйства, бывший зав. 1-м отделом МИД КНДР). 8 сентября 1957 г. АВП РФ. Ф. 0102. Оп. 13. Д. 6, папка 72 (точное написание имени Ан Ун Гена установить не удалось).
Самым значимым в этой череде побегов был отказ бывшего посла КНДР в СССР Ли Сан-чжо вернуться на родину. Ветеран революционного движения в Китае и заметный деятель яньаньской фракции, с конца 1940-х гг. Ли Сан-чжо играл значительную роль в северокорейской политике и в 1956 г. стал кандидатом в члены ЦК ТПК. С весны 1956 г. он стал активно критиковать Ким Ир Сена и его политику и, как мы помним, поддерживал тесные связи с группой Чхве Чхан-ика. В качестве посла он часто говорил с советскими официальными лицами о культе личности Ким Ир Сена, а также резко критиковал политические и экономические решения северокорейского руководства. В начале августа Ли Сан-чжо написал открытое письмо Ким Ир Сену, которое он показал советским и китайским дипломатам и должностным лицам в Москве, но тогда так и не отправил [310] . В октябре, после августовского и сентябрьского пленумов, Ли Сан-чжо снова написал подобное письмо и теперь уже отослал его адресату [311] . К концу ноября Ли Сан-чжо был официально смещен со своего поста и получил приказ немедленно вернуться в КНДР, но благоразумно предпочел остаться в Советском Союзе (он неоднократно заявлял, что в случае возвращения он будет уничтожен) [312] . Его примеру последовали несколько корейских студентов, обучавшихся в СССР и также решивших стать «невозвращенцами».
310
Запись беседы И. Ф. Курдюкова (зав. Дальневосточным отделом МИД СССР) с Ли Сан Чо (посол КНДР в СССР). 9 августа 1956 г.
311
Запись беседы Б. Н. Верещагина (советник МИД) с Ким Хен Мо (зав. консульским отделом Посольства КНДР). 19 октября 1956 г.
312
Запись беседы Б. Н. Верещагина (зав. Дальневостчным отделом МИД) с Ли Сан Чо (посол КНДР в СССР). 20 октября 1956 г. АВП РФ. Ф. 0102. Оп. 12. Д. 4, папка 68.