Авиаторы
Шрифт:
Вторую, и последнюю бутылку я взял с собой.
Я не помнил, как взлетел прошлой ночью; все что осталось в памяти – скачки, луна и ужас, засевший во мне. Зато разговор у реки память сохранила во всех подробностях.
Агата присела рядом.
– Бедный, бедный Йорик. – Ты совсем плох, кажется. А тут еще эта жара…
– Нам надо поговорить. – Глухо сказал я.
– Конечно, мы поговорим, – ответила Агата, доставая из пакета коробку с соком. – Но сначала…
Она с хрустом свернула крышку и протянула коробку мне. Я качнул головой.
– Попей, – сказала Агата, – тебе скоро за штурвал.
– За какой штурвал?! – Воскликнул я. – Ты вообще понимаешь, что происходит? – Мы угнали самолет! Я угнал, понимаешь?!
Сразу и вдруг меня начало трясти. Я всем корпусом повернулся к Агате и почти закричал ей в лицо: «Агата! Что это было?! Объясним мне! Я не истеричка! Я просто хочу понять! Как мы сели в аэроплан вчера?! Как взлетели?! Я чуть концы не отдал от твоего… зелья! Где мы сейчас?! Что от меня нужно Иванычу?! Это-ж черт знает, что такое!!!»
– Не переживай, Йо-йо, – ответила Агата спокойно и отпила из коробки, – просто вчера ты не рассчитал силы.
Она поставила коробку на землю и улыбнулась невинно.
– Наверное, не стоило мешать… как ты это назвал… «зелье»? Не стоило его мешать с водкой.
Она протянула руку и поправила челку, упавшую мне на глаза: «Никак не могу привыкнуть, что вы, городские, все сплошь невротики». И добавила: «Ничего личного».
Ее реакция окончательно сбила меня с толку: «Невротики?! Да как… вообще… да я…»
– Так. – Я сделался строг. – В общем, так. Я никуда не лечу. Единственное, куда я пойду теперь – это в линейное отделение полиции. И объясню, что случилось; что мы, – я, – не виноваты. И – вернем аэроплан.
– И что именно ты скажешь? – Подняла бровь Агата. – Что просто так взял покататься чужой самолет? – Она сделала еще глоток, закрыла коробку ее и убрала в пакет. – От ответственности тебя это не избавит. К тому же, тебя тут же отправят на алкотест. И наркотест.
– Тогда мы полетим обратно, на пустырь, – сказал я, уже менее уверенно. – К Иванычу. И все объясним по-человечески. Думаю, он…
– …Иваныча на пустыре нет, – перебила Агата. – Он сейчас прочесывает окрестности в поисках тебя. И револьвер его смазан.
– Какой револьвер? – Мои брови полезли вверх.
– Обыкновенный, – отвечала Агата. – С барабаном. А ты что же, думал, он будет встречать тебя с цветами? После всего, что ты сделал и узнал?
– Узнал о чем?! – Воскликнул я. – Ни о чем таком я не знаю! Только о том, что у него есть какое-то дело. Но разве этого достаточно, чтобы…
– Так я тебе расскажу, – предложила Агата.
– И слышать не желаю! – Воскликнул я и даже уши прикрыл.
– Желаешь или нет, – он все равно тебя прикончит, – пожала плечами Агата, доставая из кармана уже знакомую мне трубочку и плотно набитый холщевый мешочек. – Потому что не поверит. Он слишком многое потеряет, если информация просочится.
– Господи… – Я уронил голову и сжал ее ладонями. – Во что ты меня втянула, Агата? Ты такая, милая, славная девушка. Красивая такая. И говоришь такие невероятные, ужасные вещи! В мутных делишках замешана. Якшаешься с сомнительными личностями… И – куришь, Агата!
– Не расстраивайся, Йо-Йо, – отвечала она. – Обещаю, что когда все закончится, ты не останешься в накладе. И за все свои неудобства получишь сполна.
– Нет, Агата! – Я отшатнулся. – Ни в чем таком я не буду участвовать! Даже не надейся! Не буду и не хочу!
– Хочешь или нет, но ты уже участвуешь, Йорик. – сказала Агата. – И единственный способ покончить с этим – дойти до конца.
Я схватил бутылку, сделал изрядный глоток и дрожащей рукой поставил ее на землю. Агата завладела бутылкой и тоже пригубила.
– Не понимаю, что вы в этом находите, – сказала она, морщась. – У меня в селе гнали эту дрянь бочками и напивались до беспамятства, хотя на задворках у Селиванова росло… – она показала мешочек, затем вернула бутылку: «Впрочем, глотни еще. – Я вижу теперь, что сейчас тебе это действительно необходимо».
Стрекозы носились, шурша крыльями. Солнечные пятна шевелились у ног. Выпитая водка, бессонная ночь и все, что случилось с тех пор, как я покинул дом безмятежным, солнечным утром, брало свое. Меня одолевали безразличие и дрема.
«Я никуда не полечу сегодня», – думал я, поглядывая на Агату. Она была божественно хороша в кружеве тени и солнечных пятен… «Сегодня я не осилю ничего, кроме вот этой бутылки». И снова глотнул.
Агата сидела у стены и набивала трубочку. Ее нежные, чуть припухлые губы были приоткрыты; длинные ресницы опущены; взгляд чуть раскосых, с поволокой глаз отстранен. Жара и вся скверна этого мира будто не касались ее.
«В чем бы ей не пришлось быть замешанной, – думал я, – она не могла сделать это по своей воле или из дурных побуждений. Пусть ее слова и не вяжутся порою с ее красотой, – все равно, и они прекрасны, если их говорит она».
Тут я понял, что уже напился, и усмехнулся печально: «Нет. Я никуда не полечу сегодня».
– Расскажи Агата, – попросил я. – Расскажи все.
Тонкий аромат жженых листьев поплыл под кленами.
Нежные, теплые губы оказались вдруг близко; так близко, что я почувствовал свежесть ее дыхания, смешанную с благоуханием неведомых трав, и голос, чистый, как родник, поплыл, увлекая за собою…
***
Село наше было глухое. Никакие дороги к нему не вели, поэтому никто никогда не уходил из него и не приходил. Была еще Река, но и по ней никогда никто не являлся. Кроме Селиванова, только он ничего не рассказывал.