Австралийские рассказы

Маршалл Алан

— Как дела. Боб?

— Неплохо, Ларри. Как у тебя?

— Все в порядке, — сказал Ларри. — Хорошая команда в этом году?

— Да вроде ничего. Будешь играть?

Это назойливое любопытство задело Ларри за живое. Один взгляд чего стоит — как будто перед ним калека или карлик. «Будешь играть?» Недаром он всегда презирал этого Вильямса. На танцах свистит, горланит песни, корчит из себя дурака, вечно пристает ко всем девушкам, а они только смеются над ним. Сам-то он не играет в футбол — где там. Вот быть помощником судьи и выкрикивать всякие дурацкие советы — это ему по душе.

— Да, можешь сказать им, что я буду играть, — крикнул Ларри.

Город

ничуть не изменился. Ларри миновал привокзальный сад, где кустики роз алели на фоне темной земли и аккуратно подстриженного газона. Вот и здание суда. Здесь он стоял за барьером и чувствовал себя героем, думал, что перехитрил их, — они все равно не смогут осудить его, раз не нашли сигареты. Он стоял за барьером, и в зале было полно народу, — но он был один. Не верилось, что все это происходит на самом деле, что все это происходит с ним. И все же он знал, что это правда, — и высокий барьер отрезал его от всех, кто был в зале. Его отвели в камеру рядом со зданием суда.

Рядом с судом полицейский участок. Ларри никогда не думал, что полицейские могут быть такими безжалостными. Но это его не возмущало. Он и сам был таким.

За углом и дальше по улице знакомые лавки и лавочники — бакалейщик Ван Ю, который гнался за ним с ножом, когда они украли у него цветную капусту, мясник Тод Макинтош, слабоумный торговец рыбой, продавец книг, который обвинил его в краже журналов. Старина Сэм ловко свистнул эту пачку.

Нужно позвонить ему до двенадцати, пока не закрылась литейная. Хорошо будет увидеться с ним. Сэм не похож на всех этих баранов, которые только и знают, что: «Ну как, Ларри?» — и пауза. Лучше бы прямо говорили, что думают.

«Ну как, Ларри, понравилось тебе в Берстале?»

«Ну как, Ларри, больше не возьмешься за старое?»

«Ну как, Ларри, каково смотреть людям в глаза, когда выходишь «оттуда»?» — вот ведь что у них на уме.

Да, город, мирно дремлющий под лучами осеннего солнца, ничуть не изменился. В канавах, по затянутому зеленью дну, бежала вода. Посреди тротуара спала жирная собака Макинтоша, — ей спились сосиски. На порогах своих лавок дремали продавцы, — им снились покупатели. Все было, как прежде. Но люди были уже не те.

Он как будто видел их всех впервые.

«Ну как, Ларри?» — и пауза. Он не хотел быть с ними таким натянутым и вежливым, но они заставляли его. Разговаривали с ним, как с чужим. Ларри почувствовал, что никогда не знал их по-настоящему. Его не было, а они жили своей жизнью, как будто это не имело никакого значения. Даже дома, казавшиеся раньше приветливыми и надежными, — именно потому, что они остались такими же, как прежде, — были ему теперь ненавистны; они заодно с этими хитрыми, наглыми лавочниками, которым наплевать — есть он или его нет. И как это он раньше не замечал, что у них за рожи, — у старика Порсона три подбородка, а у Макинтоша усы стали совсем желтыми от табака, и к пальцам прилипли кусочки мяса.

Ларри был рад снова увидеть полицейского О’Рейли. И хотя он вдруг почувствовал себя мальчишкой, которого выпороли, хотя О’Рейли тоже сказал: «Больше не возьмешься за старое, Ларри», — они понимали друг друга. Фараоны все были такими. Почти каждый держался так, словно он твой папаша. Но это не мешало им быть твердыми, как камень. Это бесит, но ты знаешь, что с ними шутить не приходится; а они то же самое знают про тебя, и поэтому вы понимаете друг друга. Говоря с ним, не чувствуешь себя дураком оттого, что ты был в Берстале. С ними можно разговаривать.

— Не берись за старое, Ларри. Уж теперь, если что пропадет, я знаю, где мне искать! Но ты только не берись за старое, и мы с тобой прекрасно поладим.

— Дурак я, что ли?

— Погоди, с тебя еще собьют спесь.

— Ладно, ладно. Вот сделаю что-нибудь, тогда и читай

мне проповедь.

И очень довольный собой, Ларри повернулся и гордо зашагал на почту — позвонить Сэму и Коре.

С Сэмом было легко. Вот кто совсем не изменился. Тот же неторопливый насмешливый голос, та же манера все превращать в шутку. «Надеюсь, мой дорогой, путешествие по Европе доставило тебе удовольствие». Путешествие по Европе — вот это здорово! Только Сэм мог так сказать. Но если уж на то пошло, то не ему бы говорить об этом. Самого чуть было не накрыли в ту ночь. О’Рейли еще доберется до Сэма, если только он не бросил это дело. Ларри не хотелось идти с ним на футбольную тренировку. «Хватит с меня на сегодня этих баранов, — думал он. — Уехать бы на мотоцикле с Корой куда-нибудь подальше». Но от Сэма так просто не отвертишься, — лучше уж отделаться сразу. Но только не пить. С этим кончено. Удастся ли еще уговорить Кору не ходить сегодня на танцы?

— Пойдем, ах, черт побери. — Ларри показалось, что она не очень обрадовалась, но ведь она всегда бывает сдержанна, когда говорит из конторы.

Ругань, которой разразилась его мать, когда он опоздал к обеду, привела его в хорошее настроение.

— Заткнись, — сказал он ей любовно. — Если не перестанешь меня пилить, я уеду обратно в Берсталь.

Она засмеялась, и они отправились вместе осматривать мотоцикл. У Ларри забилось сердце при виде машины, которая даже в этом темном, пыльном сарае блестела, словно серебряная. Ему вспомнились прогулки с Корой, жаркие летние дни у реки или на морском берегу, ночные поездки, когда он один несся по шоссе мимо убегающих назад изгородей, разрывая темноту светом фар. Он завел мотор и, когда вошел Сэм, уже сидел в седле, счастливый, как ребенок.

— Садись, — весело скомандовал Ларри, и они умчались, а мать, стоя в дверях, бормотала им вслед:

— Вот дурачье, молокососы.

Не успели они побыть на поле несколько минут, как Ларри подумал то же самое. Он так мечтал быть вдвоем с Сэмом, так много нужно было рассказать ему о том, что он видел и пережил «там», — так много, что никому, кроме него, не расскажешь. Весь этот год, когда что-нибудь случалось, он думал: «Не забыть рассказать Сэму». У него было такое чувство, будто он отбывает срок за двоих, — ведь Сэм был замешан в этом не меньше его. Ему хотелось сказать: «Слушай, Сэм, мне нелегко пришлось и кое-что я понял. Мы просто баловались, как мальчишки, которые воруют яблоки в чужом саду. Но это совсем не то, — во всяком случае, обернулось оно по-другому. Рано или поздно становишься взрослым, вот в чем дело. Пройдешь через то, через что мне пришлось пройти, и тогда начинаешь понимать. Видишь, кто тебе друг, а кто враг; и на поверку выходит, что друзей-то у тебя и нет. Это нужно испытать самому. Я через это прошел и знаю». Он хотел рассказать Сэму, что там с ним делали, и о парнях, которых он там встретил. «Слушай, Сэм, — хотел он сказать, — я теперь кое-что знаю. Я побывал в хорошей переделке, не хуже, чем на войне».

Но где там! Сэму было не до него. Он из кожи лез вон, развлекая приятелей. Может, хотел помочь ему на первых порах, а может, он просто набитый дурак. Ясно было одно — Сэм не хотел говорить с ним, не интересовался его рассказами. Ведь Сэм должен был сам пройти через все это, ведь по справедливости он тоже должен был сидеть, — а вид у него такой, словно он воды не замутит. «Если он еще раз скажет насчет путешествия по Европе, я дам ему в зубы», — подумал Ларри.

Сэм снова повторил свою остроту, и Ларри в бешенстве стал озираться, куда бы удрать. Но парни уже окружили его, жали ему руку, хлопали по плечу, как будто он был героем. Он уже сам шутил о путешествии по Европе. «Как бы не так! — подумал он. — В аду я был, вот где».