Аввакум
Шрифт:
Ночью пошел дождь. Отступать было уже нельзя, вырежут на марше. Шереметев приказал огородиться табором и земляным валом. И опять всюду появлялся, подгонял, сам устанавливал пушки, бил палкой ленивых, если видел, что окопы вырыты мелкие, а вал недостаточно высок.
К утру все были без сил, но выросший вал защищал от ядер, пуль и конницы.
Старик Потоцкий, увидев на заре вместо степи земляное кольцо обороны, сначала выругался, а потом оценил Шереметева:
– О нем говорили, что он – воевода, и он – воевода. Придется и нам землю рыть.
5 сентября поляки обстреливали лагерь русских и устраивали своих два лагеря.
Бой грянул 6-го в ночь, со вторыми петухами. Извергали пламена жерла пушек и дула ружей. Шаровые молнии катились по краям туч, и трепещущий бело-голубой свет озарял пелену дождя и черные дыры в небе, из которых этот дождь сыпался.
Дождь войне помеха, но люди упрямее погоды. Бой притих вместе с рассветной хмарью, бойцы прикорнули на часок и снова за дело, не дождавшись солнца, которое в тот день так и не показалось. Солдатское дело стрелять, наступать, спасаться бегством, выть и собирать свои же кишки по земле, умирать.
Шереметев облачался в доспехи, когда в шатер ему шмякнулось ядро.
– Куда смотрят наши пушкари?! – страшно рассердился воевода. – Пусть немедля расстреляют польские мортиры.
Больше в тот день Василий Борисович не бывал в шатре. Полдня просидел в окопе у Козловского. Поляки упрямо шли именно на этот вал, и Шереметев, опасаясь прорыва, собрал людей, насыпал здесь еще один внутренний вал, который наступающим был не виден. Вторую половину дня Василий Борисович провел среди казаков, которые противостояли татарам и Любомирскому. Только в полной тьме смолкла пальба. Подсчитали потери. Убито было 159 солдат, ранено 480. Две сотни потеряли казаки, но раненых у них было всего полторы сотни. Казаки хорошо знали окопную войну, пушки и ружья причиняли им небольшой урон, теряли бойцов во время рукопашных.
7-го и 8-го бои были кровопролитные и затяжные. К татарам подошло подкрепление, еще тысяч двадцать. Шереметеву оставалось только надеяться, что гетман Хмельницкий, стоявший в девяноста верстах, наконец наберется духа, придет, чтоб ударами с двух сторон уничтожить и поляков и татар.
Но Хмельницкий не шел. Дожди превратили поле в месиво. Поляки и татары перестали атаковать и обустраивали свои два лагеря.
Шереметев в ночь на 9-е послал трехтысячный конный отряд за продовольствием и сеном. Татары позволили этому отряду углубиться в степь, окружили и напали. Обратно в лагерь прорвалось только две тысячи двести драгун, полтысячи осталось в степи, и человек триста попало в плен.
Шереметев впервые за эти дни пришел в отчаянье.
К Киеву не прорваться – слишком далеко забралось войско. Мерзавец Хмельницкий затаился, будто его нет. То ли поляков боится, то ли ждет, когда русское войско кровью истечет… Для пушек пороха почти что не осталось. Для коней хоть трава растет, а людей кормить уже нечем. По два сухаря на день придется выдавать.
– Господи! Вразуми! – молился Василий Борисович, но мысли в голове были все каменные, от них только мозги ломило, а искры не высекалось.
Броситься напролом – погубить не только всю кампанию, но и само войско, такое превосходное войско!
Затаиться? Усыпить бдительность? Ничего другого не оставалось…
Коронный гетман седоусый и седовласый пан Станислав Потоцкий садился на коня поутру, въезжал на специально насыпанный для него холм и в зрительную трубу смотрел на русский лагерь.
За валом под присмотром нескольких всего казаков паслись кони, кони паслись и в самом лагере. Дым костров доносил запах конины: ни русские, ни казаки конину обычно не едят, как не едят свинину татары. Значит, с продовольствием у Шереметева худо. Но отчего таким миром веет от этого боевого лагеря? Дождик замочил? Морось несло шквалами, серые тучи сели на землю и тащились, переваливаясь с боку на бок, как перекати-поле. На валах редкие стрелки. Привал, а не война!
– Привал, а не война, – сказал Потоцкий вслух и отправился в свой шатер завтракать, никому ничего не указывая, не задавая работы, не делая замечаний. Было видно, что коронный гетман недоволен, но недоволен он был постоянно.
К Шереметеву явились киевский и миргородский полковники, принесли подметные листы.
«Панове казаки! Верьте королю, вашему государю, он осыпет вас милостями. Не верьте москалям, которые говорят вам, будто король ждет своего часа, чтобы отомстить казакам. Вспомните, как жестоко нападал на Речь Посполитую пан Выговский. Вспомните, как киевский полковник Антон Жданович прошел огнем и мечом от Кракова по всей Польше. Но и эти двое взысканы ныне королевскими милостями. Вы все, перейдя на королевскую службу, будете записаны в реестр, получите жалованье не московской порченой медью, а серебром, вы получите свободу, и дети ваши будут свободными, а не рабами московского самодержца, у которого даже бояре зовутся не панами, а зовутся царскими холопами».
– У меня шесть человек перебежало, – сказал Апостол.
– У меня трое, – сказал Дворецкий.
– А где Цецура? У него таких листов нет? И никто от него не ушел?
– У Цецуры две сотни взбунтовались. Он уговаривает казаков. А сколько у него ушло – не знаем, – объяснил отсутствие наказного атамана Апостол. – Нельзя нам больше здесь оставаться.
– Но где же гетман? Почему он не идет?! – сорвалось с языка у Василия Борисовича.
Полковники насупились.
– Гетман молод, им Ковалевский крутит. А Ковалевский самого Выговского хитрее. Уж такая лиса, не приведи Господи! – сказал Дворецкий.
– Коли гетман к нам не идет, пойдем мы к гетману, – согласился Шереметев. – Выступаем завтра в шесть часов утра.
Поляки глазам своим не поверили. Медленно, деловито, словно на базар, из лагеря русских выходил табор, направляясь в степь, в прореху между станами татарского и коронного войска.
– Они что же, не боятся быть битыми с двух сторон? – изумился Потоцкий.
Вся польская и татарская конница села на коней и изготовилась к бою. Русские остановились, попятились, ушли за валы.
Польские трубачи заиграли отбой, войско вернулось в лагерь, поставило лошадей. И тут трубачи повторили тревогу. Табор русских снова отправился в путь.
– Они нас за дураков, что ли, принимают? – возмутился Потоцкий, посылая войска наперехват табору.
Но табор снова ушел за валы. Конница гарцевала под дождем, ожидая от русских подвоха. Однако русские не показывались. И снова был дан отбой. Снова польское войско покинуло лошадей, приготовляясь отобедать, как тут табор Шереметева уже в третий раз появился в степи.