Аввакум
Шрифт:
Тут только и спохватился протопоп: ни разу молитвы не сотворил, прося у Господа заступничества от зверя. Совсем плохой молитвенник стал, заработался. Одну только полуночницу и читал. Ночью тоже работа. От зверя да гнуса костер жгли.
Однажды поймали большую рыбу, в пуд весом. Намаялись, вытаскивая. Не дожидаясь, пока уха сварится, Прокопий настрогал палочек, насадил на палочки куски рыбы, пожарил. Аввакум похвалил ребят:
– Вы оба силачи. В деда. Дед в молодости быка кулаком завалил. Бык на ребенка кинулся, а дедушка ударил буяна между рог, тот и рухнул. Мельничный жернов на спор поднимал.
– Мне бы такую силу! – помечтал Прокопий.
– Та большая сила на самом деле малая, – сказал Аввакум. – Сила в вере. Пророк Илья один убил восемьсот пятьдесят жрецов Ваала. Вот о какой силе надо молиться! О силе над врагами Иисуса Христа… Всякая волшебная мочь тоже уязвлена бывает. Самсон имел силу в волосах. Равных себе не знал до поры до времени. Блудодеица Далила остригла его да и предала филистимлянам. Иное дело – сила веры. Веруй, и Господь тебя не оставит.
– Батюшка, но разве твоя вера слабей, чем у Ильи, – осмелился сказать Иван, – что же Пашков помыкает тобой, бьет и гонит?
– Эх, Иван! Нашел меня с Ильей сравнивать. Мы и в мыслях от Бога отворачиваемся. Хуже Иуды творим, ибо предаем Господа в малом, ежечасно. Да ведь и не в том вера и сила, ребятки, чтоб врагов наших гнуть и ломать. Сила в терпении. Только в терпении. Сколько я поношений от Афанасия Филипповича вынес и еще терпеть буду, да только я же его, грозу даурскую, и постригу в монахи.
– Воеводу?! – изумился Прокопка.
Но отец уж больше не стал о том говорить, ушел на гору молиться.
Хорошее место указал Бакулайка. Да недели через две, когда ходили в сопки, медведь весь их стан разбросал, раздавил.
– С топором против зверя нам не устоять, – сказал Аввакум и велел ребятам в обратную дорогу собираться.
Да и мокнуть им прискучило. Только первых дня три дождь не шел.
Вернулись домой добытчики не налегке, привезли сушеной рыбы, сушеных грибов, черемшу, а дома плач стоит. Корнилка умер, уже похоронили и крест поставили. Фекла Симеоновна помогла.
Аввакум в леса кинулся, дрова на зиму готовить. В работе забыться. Горевал о Корнилке. В пути родился, ехал все, ехал, по рекам, по дебрям…
– Не уберег, батька, дитятю.
Дожди шли на дню по три, по четыре раза, да только зимой – по снегам, да в мороз, да в ветер – дрова готовить еще страшней.
Мало в ту пору молился Аввакум. В лесу, передыхая, псалмы пел, дома служил полуночницу да час первый. Работа мужицкая, а еда – птичья. Совсем ослаб протопоп. И телом и духом.
Анастасия Марковна с Агриппиной стали вместе с ним в лес ходить, за травой, за корешками, ребята рыбу ловили. Плохо ловилось. Ловцов было много.
Пошли однажды в дальний бор. Аввакум сухостой рубил, а мать с дочерью разложили костер, сварить еду, чтоб в лесу и пообедать.
Притащил Аввакум две сухие березки. Береза хорошо горит, да и кора на растопку – лучше не надо. Смотрит, сидят его горемыки и плачут.
– Что стряслось? – спрашивает Аввакум.
А Марковна за горло себя руками держит, в голос бы не разрыдаться.
– Язык у Агриппины отнялся. Ни словечка сказать не может.
Сел Аввакум на землю, ибо не имел силы сотворить молитву и духом своим взбодрить дочь. И даже вздремнул. И увидел туман между деревьев и край восходящего солнца. Тотчас и пробудился, бодр и величав, как пастырь, подошел к Агриппине и сказал ей:
– Именем Господа Иисуса Христа повелеваю ти: «Говори со мною! О чем плачешь?»
Вскочила Агриппина, легонькая, как та кабарга, что в дебрях с ребятами встретил, поклонилась до земли и сказала ясно:
– Оттого я, батюшка-государь, плакала и говорить с матушкой не могла – сидел некто, светленек, во мне, за язык держал. И велел мне сказать тебе: «Правил бы ты, батюшка, службы по-прежнему, тогда и на Русь будет нам всем обратная дорога. И будешь ты, батюшка, у боярина Ртищева в почете, и у боярыни Морозовой, и у Стрешнева. Указ, батюшка, везут, спешат. Но коли правила править не станешь, то всем нам здесь умереть, и ты, батюшка, тоже тогда умрешь с нами».
Поклонился Аввакум дочери, поцеловал троекратно, перекрестил, благословляя.
– Все ли ты сказала, что велено было говорить?
– Да вот, батюшка-государь, опять он во мне, светленек, – и глаза прикрыла веками и стояла, не шелохнувшись, и Аввакум с Анастасией Марковной обмерли.
Открыла дочь глаза, а в них печаль и тревога.
– Ох, батюшка! Велел сказать, чтоб воевода с тобою пел вечерни и заутрени, тогда Бог вёдро даст, хлеб уродится… – В ноги отцу упала. – Прости, батюшка-государь! Как тебе к Пашкову-то идти?
Поднял Аввакум дочь, по лицу ласково погладил.
– Что от ангела, то не страшно. Теперь же и пойду к мучителю нашему. В дебрях медведь нас не задрал, не сожрет, чай, и Афанасий Филиппович.
Припер Аввакум березовые лесины домой, умылся, помолился, пошел к супостату своему.
Привел Господь в неурочный час, к обеду. Афанасий Филиппович уж за столом кушал с Феклой Симеоновной. Однако слуги доложили о протопопе.
– Садись с нами! – пригласил воевода.
Аввакум поклонился:
– Сначала дозволь слово молвить.