Багатур
Шрифт:
– Взялись! – рявкнул Сухов.
Десятки стрел пропели, втыкаясь новгородцам в руки и ноги. Вои спотыкались и падали, летели кувырком по грязному снегу, роняли оружие, сталкивались друг с другом. Лишь один, самый быстрый, самый вёрткий, добрался-таки до Юрка, робкого, тишайшего мужичка, и всадил в того меч.
– Юрко! – взвыл Олфоромей, бросаясь на выручку с копьём наперевес.
Напор его был так страшен, что наконечник прободал вёрткому и панцирь, и рёбра. Новгородцы застыли в растерянности, а вот новики-копейщики не дрогнули, мигом окружили «озорников», щекоча тех наконечниками на уровне живота и удерживая на дистанции.
– Юрко! – простонал
– Успокойся, Олфоромей, – твёрдо сказал Олег. – Ты уже взял плату за смерть Юрка, не пачкай душу зазря.
Лысун увял.
– Скидываем оружие и брони! – приказал Сухов новгородцам. – Складываем в одну кучку, а что награбили – в другую. Живо!
Под пение натянутых тетив вои быстро поскидывали дедовские кожаные панцири с бронзовыми накладками, шлемы, мечи, ножи, секиры – всё это звякало и лязгало, а рядышком ложилась груда чужого добра, едва не ставшего добычей. Ткани и меха шелестели и шуршали.
Новгородцы без броней, без оружия, без славы стояли, перетаптываясь и сжимая могучие кулаки. Они поглядывали из-под нахмуренных бровей, мрачно и тяжело, но уже не полагались на удачу – лучник метнёт стрелу быстрей, им за новиками не поспеть…
– Вон отсюда, – холодно приказал Олег.
– Куда? – просипел гугнивый.
– Да хоть к чёрту.
– Брони наши…
– Были ваши, стали наши.
– Отдай… – засопел новгородец.
– А ты отними, – усмехнулся Сухов.
– Дорогие оне…
– Ещё раз вякнешь, отправишься на Гору босиком!
Гугнивый посопел только перебитым носом, сгорбился, да и побрёл в сторону Верхнего города. За ним двинулись остальные.
Новики расступились, опасливо посматривая на воев, но уже прорезались на их напряженных лицах победительные улыбки. Они-таки одолели заносчивых ополченцев! Заставили их поступить по-своему! То-то будет разговоров, когда они вернутся в родные деревни!
Проводив взглядом удалявшихся воев, Олег повернулся к своим сотням и пальцем указал:
– Копейщики Олфоромея и вы, стрелки… Кто там над вами?
– Станята! – раздался одинокий голос.
– …И стрелки Станяты. Разбирайте брони и оружие, оно ваше. И за просто так никому не отдавайте, разве что за выкуп хороший.
Новики, не веря своему счастью, загомонили, накинулись на кучу амуниции и холодного оружия, быстро и толково поделили – тебе, Станята, эта бронь не по мерке, широк больно. Матерущий, беда! Бери вон ту, глянь, как переливаетсе! Тебе, Олекса, меч и ножны, тебе, Радько, сабля половецкая!
А уж купец едва не плакал от счастья, сапоги Олеговы целовать кинулся.
– Угомонись, – улыбнулся Сухов, – и послушай моего совета – переберись в другое место, со всем скарбом – от греха подальше.
– Так и сделаю! – с жаром уверил его купец.
А новики отправились дальше. У Пирогощи они разняли дерущихся вояк – сцепились новоторжане с переяславцами. Как выяснилось – не поделили серебряные подсвечники, спёртые в Успенской церкви.
– Вот она, феодальная раздробленность, – молвил Пончик назидательно. – У себя дома небось и свечку не стырят, а тут как будто язычники прописаны, тут можно – чужие же все!
– Ты прав как никогда, – согласился Олег и крикнул Олфоромею: – Пусть разуются!
– Да куды ж нам без сапог? – возмутился кто-то из новоторжан. – Снег же!
– А это тебе епитимья 49 такая! Не будешь храмы осквернять. А ну, дуйте отсюда!
Ойкая, кряхтя, матерясь, разутые вояки понеслись к Горе, смешно ковыляя и вздёргивая босые ноги.
Олег объехал всю вечевую площадь, где обычно шёл торг, проверил садики и закоулки за Туровой и Михайловской божницами и уже хотел было вернуться к своим, когда мимо проскакал «чёрный клобук» на сером коне. На мгновение из-под капюшона выглянуло плоское лицо. Эге… Никак старый знакомый!
49
Епитимья – наказание.
– Стоять! – крикнул Сухов, но плосколицый не послушался, свернул в неприметные воротца, за которыми расставлял кривые ветки вишнёвый садочек.
Олег проскакал в объезд – пусто. И тут с соседней улицы выехали двое «чёрных клобуков» – один на чагравом коне, опоясанный по-воински, с саблей в красных сафьяновых ножнах, а другой… Другой, оседлавший неприметного серого мерина, ехал, сгорбившись, перепоясанный простою верёвкою. Похоже, это не «чёрный клобук» вовсе, а особа духовного звания – из-под чёрного плаща с пелериной и капюшоном выглядывала белая туника. Надо полагать, монах-доминиканец. 50
50
В 1228 году доминиканцы во главе с братом Яцеком (Гиацинтом) основали в Киеве монастырь своего ордена, дабы содействовать «воссоединению православных князей и епископов с Римом».
Всадники на чагравом и сером свернули и разъехались. Неплохо придумано – мелькнуло у Олега. За двумя монахами погонишься, ни одного не поймаешь.
И Сухов последовал за ехавшим на чагравом. Всадник не оборачивался, пока не завёл Олега на старое пожарище, где переминались кони троих «чёрных клобуков». Засада? Если это ловушка, то он легко – и очень глупо – угодил в неё.
Тут всадник на чагравом обернулся, и Сухов узнал плосколицего.
– Ой-е! Какие люди! – сказал «монгольский шпион» насмешливо. – Не пойму, урус ты или урум? 51
51
Урус или орос – русский; урум – ромей, грек (монг.).
– Я и тот и другой, – ответил Олег. – А ты-то кто, «копчёный»? 52
– Дзе-дзе, какой отчаянный, – поцокал языком плосколицый.
Трое «чёрных клобуков» – то ли друзья «копчёного», то ли подчинённые, – схватились за сабли.
– Дозволь убить его, Бэрхэ-сэчен! – воскликнул степняк с длинной бородкой, заплетённой в косичку.
– Не сейчас, Савенч, – остудил его пыл Бэрхэ-сэчен и добавил что-то на непонятном, но звучном языке. «Чёрные клобуки» расхохотались и повернули коней.
52
«Копчёный» – обидное прозвище для степняка.