Багатур
Шрифт:
– А я не принимаю подарков от кого попало! – резко ответил Сухов, выхватывая меч и тут же делая выпад. Монгол ушёл легко, играючи. Отшагнул, увлекая Олега за собой, и тут же атаковал.
Бэрхэ-сэчен был быстр, дьявольски быстр, он опережал противника всего на долю секунды, но эта доля решала исход поединка. Сухов едва успел присесть, как сабля с шипением прошла над его головою, разрубая войлочный колпак. Олег тут же подпрыгнул, пропуская вражеский клинок под собою, отбил рубящий удар слева, едва успел уклониться от колющего справа. Он с трудом держал оборону, не имея ни мига для нападения. Опыт схваток подсказывал руке, державшей меч, откуда ждать выпада, клинок порхал, взблескивая на солнце, но сабля управлялась ещё скорее.
Неожиданно Бэрхэ-сэчен задел клинком ветку старой вишни, и Олег поспешил – его меч тут же распорол монголу халат, даже не поранив степняка.
– Багатур!.. 64 – насмешливо произнёс Бэрхэ-сэчен.
Сухов упрямо сцепил зубы и продолжил бой, выжидая, когда ему будет дан второй шанс. Он сражался с величайшим напряжением, не ослабляя усилий, и всё лучше понимал, что ни навык его, ни умение не помогут совладать с монгольским нойоном. За ним было одно-единственное преимущество – возраст. Бэрхэ-сэчен выглядел крепким, но глубокие морщины выдавали число прожитых зим. Нойону не выдержать бешеной растраты сил в поединке – он начнёт сдавать, уступать Олегу одно мгновение за другим, и вот тогда…
64
Багатур – богатырь, герой (монг.).
Внезапно раздались крики и удалой посвист – трое «чёрных клобуков», свита Бэрхэ-сэчена – ломились через кустарник верхом. Верный Савенч вёл в поводу чагравого скакуна.
– Савенч! – крикнул монгол. – Тотур! Сюда!
Сухов мгновенно отпрянул, уходя под защиту дерева – лишь бы отдышаться. И принять бой со всей четвёркой. «Вот, значит, где всё кончится…» – мелькнула у него мысль. Но судьба преподнесла и приятный сюрприз – примерно с той же озвучкой, что и у степняков, к садику вырвался добрый десяток новиков во главе с Олфоромеем. Верный Лысун скакал на лохматой рыжей кобылке и держал в руке поводья суховского чалого.
Олег буквально взлетел в седло, шлепком по плечу выражая благодарность Олфоромею, но Бэрхэ-сэчен продолжал опережать – трое чёрноклобуцких воинов и монгол пустили коней галопом, прорываясь в незаметный переулок.
– Луки к бою! – гаркнул Сухов.
– А нетути! – виновато сказал Олфоромей. – Я погнал кого мог, мы за «чёрными клобуками» увязались и пришли у них на хвосте!
– Догнать гадов!
Весь десяток рванул с места. Олег первым ворвался в переулок, проскакал его и вынесся на широкую улицу, уводящую к Лядским воротам. Четвёрка заметно удалялась, скача во весь опор и распугивая прохожих. Новики кинулись вдогон, пролетая между застывшими в ужасе киевлянами, перескакивая брошенные корзины и вьюки, краем уха улавливая вопли и брань.
– Дорогу! – орал Станята. – Дорогу!
– Дорогу! – вторил ему дюжий Олекса Вышатич, трубно взрёвывая.
Киев только казался большим, на самом-то деле невелик был – вот и ворота Лядские показались. Новики, как по команде, засвистели, и стража мигом рассыпалась в стороны. Кони гулко протопотали по мосту и вынеслись за город.
– Вон они! – заорал Станята, указывая плетью. – К реке подались!
– Ходу!
Бэрхэ-сэчену и его свите удалось отъехать от берега шагов на двести – видно было, как из-под копыт брызжет отбитый лёд. Олег первым вырвался на хрусткие речные покровы, как вдруг его догнал отчаянный вопль Олфоромея:
– Сто-ой! Стой, Христа ради! Сгибнешь!
Недоумевая, Сухов развернулся в седле и увидел, как новики бешено машут ему руками: назад, мол!
И только теперь, когда топот копыт и толчки крови уже не мешали ему слышать, Олег уловил, как воздух сотрясается от глухого гула. Протяжный скрежет и вой разносились над рекой – Днепр просыпался и лениво скидывал с себя одеяло. Начинался ледоход.
Сухов, матерясь и оглядываясь на улепётывающие чёрные фигурки, вернулся на берег.
И тут же, словно дождавшись его спасения, Днепр начал вскрываться – по льду разбежались трещины, со страшным грохотом покровы лопались, вспучивались и оседали.
– Не доехать «клобукам», – авторитетно заявил Станята.
– Они уже до середины добрались, – возразил Олекса.
– То-то и оно, что до середины!
Льдины подныривали, наезжали, лопались, сталкивались, громоздя торосы, и вот вся эта колоссальная, намёрзшая за зиму масса тронулась и поползла по течению, толкаемая прибывающей водой.
– Всё! – весело завопил Олфоромей. – Перетрёт того татарина в кашу!
– На льдину намажет! – подхватил Станята.
– И Днепра-батюшку угостит! – заключил Олекса.
Сухов вглядывался, пытаясь различить фигурки беглецов, но река стала как рассыпанная мозаика – стылого панциря более не существовало, были отдельные льдины, несомые чёрной водой.
Олег заметил метавшихся по белому обломку лису и зайца – видать, один убегал, другая догоняла, а нынче оба в беде.
На большом ледяном пласту проплыл перекошенный сарайчик, а за ним – стог сена. Дохлая лошадь. Изломанные сани. Обкорнанный ствол дерева.
Сухов бросил последний взгляд на дальний берег и скомандовал:
– Возвращаемся!
Глава 6,
в которой Олег ввязывается в драку
Седьмого апреля, на Благовещение, киевляне выходили на улицы с клетками, плетёнными из ивового прута, и выпускали «заключённых» птиц, чтобы те «пели на воле, Бога прославляли и просили счастья-удачи тому, кто их выпустил».
К этому дню лёд сошёл совершенно, а снег задержался разве что во глубине сырых балок, куда не часто заглядывало солнце. А как разгулялись вешние воды! Днепр разлился до самого горизонта, затопив восточный берег, и гляделся морем необъятным, разве что накаты прибоя не доносились.
Вода подтопила многие дома на Подоле, но хозяева были людьми опытными, к половодью привычными, и спасались у родни в Копыревом конце.
Тепло всё прибывало и прибывало, влажный ветер из Дикого Поля доносил возбуждающие запахи, от коих не одни лишь «чёрные клобуки» в беспокойство впадали, а и пахари, давно уж приросшие к своей земле, испытывали неясное томление, вдыхая терпкий степной дух.
А Олег по-прежнему тянул лямку, муштровал новиков – и всё сильнее ощущал нетерпение. Ещё совсем недавно, в Константинополе, которого уже нет, он искал покоя подле любимой женщины, а ныне, когда утратил её, рвался в бой, не вынося скуки заведённого порядка. И вот надежды его – устроить ха-арошую потасовку – стали вроде сбываться. Начинало попахивать войной.