Багровый лепесток и белый
Шрифт:
— Миссис Фокс… я ни за что не… — пытается воспротивиться Генри, однако она читает его мысли, как свои.
— На Небесах не будут ни жениться, ни замуж выходить, Генри, — произносит она, склоняясь над креслом, так что волосы ее падают ему на грудь, а дыхание согревает лоб. — Евангелие от Марка, глава двенадцатая, стих двадцать пятый.
Она тянет вверх ночную рубашку, обнажая колени Генри, однако он мягко сжимает ее запястья, не позволяя ей открыть его наготу. Запястья ее сильны и в каждом бьется по жилке, словно сердце миссис Фокс посылает кровь, волну за волной, прямо к его ладоням.
— Ах, Генри, — вздыхает она и, отшагнув,
Держа ее вот так, сжимая ее запястья, он начинает осознавать странное, тонкое равновесие, согласие воли, желания и мускульной силы: руки его сильнее, он может согнуть ее, как захочет, может затворить, точно ставни, прикрыв ее груди ее же локтями, а может и растворить, разведя ее руки в стороны; и все же, в конечном итоге, любое его движение определяет она, власть остается за нею. И Генри отпускает ее, и они обнимаются; каким бы недостойным человеком он ни был, он предъявляет права на нее, как если бы был достойным, как если б никто еще не выдумал слова «грех», а он и она были б двумя животными в шестой день Творения.
— Все они шакалы, Генри, — шепчет она, — а ты лев.
— Миссис Фокс… — выдыхает Генри, ему вдруг начинает казаться, что ночная рубашка душит его. Горящий в камине огонь прогрел гостиную так, что любая одежда стала ненужной, и Генри не мешает миссис Фокс стянуть с него ночную рубашку, и теперь он так же наг, как она.
— Знаешь, Генри, тебе самое время назвать меня Эммелин, — шепчет она ему в ухо, находя уверенной рукой корень его мужского естества и направляя находку в то место, которое Бог лишь для того, похоже, и сотворил, чтобы принять его. И как только они сопрягаются, все дальнейшее происходит в полном их согласии: Генри вдвигается в нее все глубже и глубже, она сжимает его все плотнее, плотнее, язык ее, по-кошачьи ласковый, лижет его щеку.
— Да-а-а, любовь моя, — тихо стонет она, прикрывая ему ладонями уши, чтобы далекий, докучливый лязг пожарной машины не заглушил в них зов наслаждения. — Входи в меня.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Еще раз-другой качнется маятник и наступит 29 сентября 1875 года от Рождества Христова. Через две недели после двойного несчастья — смерти Генри Рэкхэма и несказанной беды, которая поразила ее под той же губительницей-луной, Агнес, без какой-либо надежды на спасение заточенная в этом Доме Зла, садится в кровати и дергает за шнурок звонка. Кровотечение усиливается. Сейчас прибежит Клара, чтобы омыть ее и переменить повязки.
Служанка откликается быстро, она хорошо знает, зачем понадобилась, и потому приносит с собою металлическую чашу, наполненную горячей водой. В чаше плавают, точно вырванные из своей природной стихии существа, кусок мыла и губка.
— Опять пошла, — тревожно шепчет Агнес, но Клара уже откинула одеяло, чтобы заняться пеленкой, овивающей чресла хозяйки. Не ее дело — спрашивать, почему миссис Рэкхэм ведет себя так, будто обычная женская докука это какая-то смертельная рана; ее дело — прислуживать.
— Уже шестой день, мэм, — говорит Клара, свертывая в комок покрытую пятнами крови тряпицу. — Завтра наверняка все закончится.
Агнес никаких оснований для подобного оптимизма не видит — да и откуда им взяться, если ткань Вселенной разодрана в клочья?
— На все воля Божья, — говорит она,
Пока омывается и протирается досуха та единственная часть ее тела, которую она никогда не рассматривала в зеркале, Агнес глядит в сторону. Она, столь близко знакомая со всеми и каждым из волосков своих бровей, подвергающая каждодневному осмотру любое пятнышко, какому случается появиться на ее лице, способная, если потребуется, в точности изобразить на бумаге свой подбородок, да еще и в разных ракурсах, о том, что у нее именуется «низом», имеет представления лишь самые смутные. Агнес только одно и известно — вследствие прискорбного просчета, допущенного при сооружении этой части ее тела, оная толком не закрывается и потому беззащитна перед посягающими на нее силами Зла.
А доктор Керлью, вне всяких сомнений, состоит с этими силами в сговоре, падение Агнес доставляет ему радость, коей он почти не утаивает, — а ведь оно еще и пришлось на то время, когда и Уильям тоже начал недолюбливать доктора! Во весь Сезон визиты его были, на счастье Агнес, редкими, однако вчера Уильям позволил доктору провести в доме целый час, а после двое мужчин удалились в курительную и долго там разговаривали — о чем? В страшных снах своих Агнес видит, как ее, связанную, вводят во внутренний дворик сумасшедшего дома, видит, как на нее набрасываются уродливые старухи и хрюкающие идиоты, а между тем доктор Керлью с Уильямом неторопливо удаляются за ворота. И еще ей снится, как она принимает ванну, наполненную чистой, теплой водой, и засыпает в ней, и, пробудившись, обнаруживает себя сидящей по шею в холодной, густой и липкой, как студень, крови.
Ощущая ужасную усталость, она откидывается на подушки. Клара ушла, Агнес теперь чиста и уютно накрыта одеялом. Если бы только сон вновь перенес ее в Обитель Целительной Силы! Почему Святая Сестра оставила ее? Ни промелька, ни новых следов на листках дневника… Во время похорон Генри Агнес все глаза проглядела, ожидая, когда же появится ее ангел-хранитель, — хотя бы вдали, под деревьями, что растут за оградой кладбища. Тщетно. А по ночам, даже если сон начинается самым многообещающим образом, ей никогда не удается продвинуться дальше вокзала железной дороги, — она садится в поезд и ждет, и поезд зловеще подрагивает, но с места не трогается, и никогда не открывающие ртов носильщики прохаживаются вдоль него, точно патрульные, и наконец ей становится до ужаса ясно, что поезд этот ни для какой езды не предназначен, что он и не поезд вовсе, а тюрьма.
— Где ты, сестра? — вскрикивает в темноте Агнес.
— Тут, мэм, рядышком, — несколько мгновений спустя отвечает, чуть приоткрыв дверь, Клара — и отвечает, если, конечно, Агнес не подводит слух, довольно злобно.
— Почта, мистер Рэкхэм, с вашего дозволения, — сообщает на следующее утро не решающаяся войти в кабинет хозяина Летти. В руках она держит серебряный поднос с высокой стопкой конвертов и присланных в знак соболезнования визитных карточек.
— Только конверты белого цвета, Летти, спасибо, — говорит Уильям и, не поднимаясь из-за письменного стола, щелкает пальцами, приглашая служанку войти. — Карточки отнесите миссис Рэкхэм.