Багровый лепесток и белый
Шрифт:
— Сюда! — зовет пьяненькая шлюха. — Самый лучший поебон в Лондоне!
— Сюда! — орет мужчина с противоположного тротуара. — Берите жареные каштаны!
Бодли останавливается — не ради каштанов или шлюхи, а потому что вляпался в какую-то мерзость. Поднимает левую ногу и рассматривает подметку, чтобы определить, что это за гадость, смешанная с маслянистой грязью — дерьмо или просто растоптанный фрукт.
— Как думаешь, Филип? — Эшвелл улыбается через плечо пьяной шлюхе, которая посылает ему воздушные поцелуи. — Готов немножко развлечься?
— Всегда готов, Эдвард, всегда. Как насчет прелестной Аполлонии? — и поясняет Уильяму: — Мы
— Ты попробуй ее, Билл, — пока есть, что пробовать: ее быстренько уведет какой-нибудь дипломат или посол, и исчезнет она в потрохах Вестминстера.
Бодли и Эшвелл стоят цилиндр к цилиндру, сверяя карманные часы и соображая, есть ли смысл идти к миссис Джардин. Однако приходят к заключению, что Аполлония едва ли свободна в такой час. Уильяму кажется, что, хоть они и поют хвалу ее экзотическим прелестям, но опробовали их так недавно, что теперь хотели бы чего-то другого.
— Ну, так куда пойдем? — спрашивает Эшвелл. — Миссис Теренс совсем близко…
— Половина десятого, — размышляет Бодли, — Бесс и эта, как ее зовут, из Уэльса, уже при деле, а другие мне как-то не очень. К тому же, ты знаешь эту миссис Теренс: раз уж пришел, она тебя не выпустит.
— А если к миссис Форд?
— Дорого, — фыркает Бодли, — и цена не по товару.
— Зато быстро.
— Да, но заведение на Пантон-стрит! Если хочешь, чтобы быстро обслужили, можно заглянуть к мадам Одри, это за углом…
Слушая их, Уильям убеждается в напрасности своих опасений: эти двое давно забыли Конфетку, напрочь забыли. Она для них — древняя история; ее имя уже стерлось сотнями других имен; девушка, которая прямо путеводной звездой блистала в мрачной громаде Лондона, теперь всего лишь мерцающая точка света среди бесчисленных таких же световых точек. Жизнь идет своим путем, и никогда не иссякает несущийся в ней людской поток.
— А может, вон те трое? — предлагает Бодли, — на вид веселые.
Он кивает в сторону тройки шлюх, хихикающих в свете, падающем из витрины бакалейщика. — Я сегодня не настроен ни на дурацкую претенциозность, ни на нищету.
Вдвоем они переходят улицу, и Уильям, боясь остаться в одиночестве и без защиты, тащится вслед. Он старается смотреть на темную улицу вправо и влево от женщин, но глаз неодолимо тянется к вульгарно выставленным на свет тафте и розовым грудям. Нахальные девки, ухоженные, хоть и слишком разнаряженные, с пышными волосами, видными из-под чересчур броских шляп. У него возникает неприятное ощущение, будто он их где-то видел раньше.
— Хорошая установилась погода, — жеманничает одна.
— Ты с такими, как я, никогда не бывал, мой птенчик, — говорит другая.
— И с такими, как я, тоже! — подхватывает третья.
А не та ли это троица, которая приставала к нему в «Камельке», когда он впервые встретился с Конфеткой? Эти вроде моложе, стройнее, и платья на них не такие кричащие, но что-то в них… О небо, неужели судьба подбросила такое мерзкое совпадение? И одна из этих блядей может назвать его «мистер Хант», спросить, как идут дела с книгами, или пожелать узнать, чем кончилось его свидание с Конфеткой?
— Сколько возьмешь, если в рот? — спрашивает Бодли у женщины с самыми пухлыми губами.
Она склоняется и шепчет ему на ухо, плавно кладя руки на его плечи.
Сделка начинает выполняться в секунды. Эшвелл, Бодли и колеблющийся Уильям заходят в темный тупичок, такой узкий, что в него с трудом умещаются женщина на корточках и стоящий мужчина. Эшвелл смотрит, как обслуживают Бодли и роется под юбками другой женщины, а та гладит его обнаженный штырь, размер и твердость которого кажутся Уильяму удручающе солидными по сравнению с его собственным. Третья женщина стоит спиной к Уильяму, лицом к улице, — на стреме. Теперь Уильям уверен — совершенно уверен, что никогда раньше не встречался с этой троицей. Он смотрит в спину той, что на стреме, и старается представить себе, как поднимает ее турнюр, стаскивает панталоны и засаживает в нее… Но он не чувствует в ней эротической привлекательности: потускневший манекен мадам Тюссо — небрежно сшитая одежда, турнюр из конского волоса, слишком толстая шея, поблескивающие на позвоночнике пуговицы, одна из которых противно висит на ниточке. Стержень его мужественности мягок и влажен; лучшие годы далеко позади; остаток жизни он проведет в тревоге за судьбу «Парфюмерного дела Рэкхэма»; дочь вырастет некрасивой, будет незамужней и неблагодарной; смешной и убывающий круг его друзей, а потом, однажды, царапая бесполезное письмо изуродованной рукой, он схватится за сердце и умрет.
Когда все пошло не так? Все пошло не так, когда он женился на Агнес. Все пошло не так, когда…
Вдруг в его сознание вторгается удовлетворенный стон Бодли. Женщина уже почти сделала свое дело и, приближаясь к оргазму, он вскидывает в воздух подрагивающую руку, будто пытается ухватить проститутку за шею. Женщина перехватывает руку, — сначала смыкая пальцы на запястье, потом переплетая их с его пальцами. Они словно держатся за руки, взаимно контролируя, задерживая друг друга. Этот странный жест выражает величайшую нежность и взаимную безотлагательность. Уильям мгновенно и мощно возбуждается; казавшееся невозможным минуту назад теперь стало настоятельным и срочным.
— Боже, — вскрикивает Бодли, изливаясь. Женщина не выпускает его, крепко держит за руку, прижимаясь лбом к его животу. И только когда Бодли оползает вниз по стене, она освобождает его и запрокидывает голову, облизывая губы.
Сейчас! Сию минуту! Уильям делает шаг вперед, выдергивая из штанов свой разбухший хер.
— Теперь я! — хрипло командует он, обливаясь нервным потом, потому что уже чувствует, как его твердый член начинает терять заряд крови. К счастью, проститутка во мгновение ока забирает его в рот и хватается ладонями за ягодицы Уильяма. Качнувшись, Уильям теряет равновесие. О Господи, только бы не дать сейчас осечку, тогда ему просто конец! Но все нормально, она цепко держит его, впиваясь пальцами в ягодицы, умело работая губами и языком.
— В меня, сэр, в меня, — говорит Эшвеллу другой женский голос за его спиной, — можете себе позволить, сэр, не пожалеете.
— Кондома нет.
— Я слежу за собой, сэр, я только на прошлой неделе была у доктора. Он сказал, я чистенькая, как котенок.
— Все равно, — задыхается Эшвелл, — не стоит…
— У меня манилка шелковая, сэр. Для знатоков манилка, если кто понимает.
— Все равно…
Уильям, теряя голову от нарастающего возбуждения, не может понять Эшвелла. Еби эту бабу и дело с концом! Еби всех баб на свете, пока хорошо! Ему кажется, что он может забить, как гейзер, наполнить одну, потом другую, в рот, в пизду, в жопу, оставить целую гору замученных, затерзанных баб!