Бальзам на душу
Шрифт:
Я так и не пришла ни к какому решению. Вернувшись в отель, мы все, недовольные друг другом, разбрелись по своим номерам, где просидели до самого вечера.
Однако, как говорится, голод не тетка, и к ужину все потихоньку собрались в ресторане. Коробейниковы демонстративно отделились от нас и в полном молчании поглощали свой ужин за отдельным столиком.
Немцы, вернувшиеся из леса значительно позже нас, тоже были в ресторане и поглядывали на нас с некоторым юмором – хотя нам удалось избежать встречи в замке, чуть позже у подножия холма нас видели водители машин, на которых прикатили их хозяева, – да и сами немцы могли догадаться, кому принадлежит голубая «Нива», давно
Вампир и его брат старались в сторону немцев не смотреть, а если и смотрели, то весьма неприветливо. Время от времени они позволяли себе высказывания, выходящие за рамки всяких приличий – то есть ругали иностранцев вообще, а немчуру в особенности. Наши соседи по-русски понимали прекрасно, но делали вид, что словесные упражнения братьев их нисколько не интересуют.
Престарелые супруги и мой знакомый профессор присоединились к ужину чуть позже остальных. Старик, которого я сгоряча приняла в свое время за иностранца, совершенно определенно оказался русским. Во всяком случае, жаловался на здоровье он на великом и могучем. На весь ресторан он объяснял супруге, какие именно ломит у него кости и к каким переменам погоды это ведет. По его словам получалось, что в ночь должен обрушиться ливень почти тропический, а возможно, и пронесется ураган.
Наверное, это не были совсем уж пустые слова – за окнами действительно начинало хмуриться, отчего сумерки казались особенно мрачными и зловещими. Я невольно вспомнила слова Барабаша о том, что маньяк предпочитает пасмурную погоду, и у меня отчетливо заныло под ложечкой. Мы с Виктором рассчитывали на то, что маньяку придется срочно прийти в город, но никаких конкретных соображений по этому поводу у нас не было. Что он предпримет? Явится к пани Шленской? Или по пути загубит какую-нибудь невинную душу? Предугадать это не было никакой возможности.
Не понравился мне и Куницкий. Как обычно раскланявшись со мной, он с большим достоинством принялся за еду. Невозмутимый и импозантный, он, казалось, ничем не интересовался, кроме утки с яблоками, которую ему подали, но краем глаза я то и дело ловила на себе его внимательный взгляд. Он словно пытался уяснить для себя что-то важное. Я не понимала, что это может быть, и здорово нервничала.
После ужина все опять разошлись по номерам. На улице уже совершенно явно испортилась погода, завыл жуткий ветер, первые крупные капли дождя застучали по оконным стеклам. Я смотрела на улицу, где в темноте метались мокрые кроны деревьев, и пыталась методом самовнушения избавиться от недобрых предчувствий, которые все явственнее терзали мою душу.
Мне это почти удалось, но в самый неподходящий момент снизу из холла вдруг донесся какой-то шум, душераздирающий женский крик и топот ног. Я как ошпаренная выскочила за дверь.
В этом действии я оказалась отнюдь не одинока. Все прочие обитатели отеля выскочили почти одновременно со мной. Даже престарелые супруги, успевшие переодеться в ночные пижамы, с неожиданной прытью мчались на странный шум.
Сбежав с лестницы, мы увидели совершенно невероятную картину. Посреди холла без чувств лежала пани Шленская. Ее черное платье при падении задралось значительно выше колен, бесстыдно обнажив ее полные розовые бедра. Возле распростертого на полу тела хозяйки бестолково суетились две молоденькие горничные, а рядом с видом полнейшего ошеломления столбом стоял пан Леопольд. Но смотрел он вовсе не на пани Шленскую, а на входные двери, где, привалившись к косяку, едва удерживался на ногах какой-то человек.
Сначала я не поняла, кто это. Одежда этого человека была вся изорвана и покрыта грязью. С мокрых волос на лицо стекали струйки грязной воды, имевшие тошнотворный розоватый оттенок – даже издали было видно, что у человека пробита голова. Лицо у него было бледное, даже землистое. Он хрипло дышал, временами заходясь в кашле, и смотрел на собравшихся мутными глазами.
– Это же Приймак! – пробормотал Виктор и бросился к двери.
Он успел подхватить падающего Приймака и дотащить его до ближайшего кресла. Затем коротко, но повелительно приказал портье вызвать «Скорую». Затем пощупал у Приймака пульс. Пан Леопольд опомнился и бросился к телефону.
Немцы и старики-супруги наблюдали за всем происходящим в немом изумлении. С верхних ступенек легко сбежал Куницкий и присел на корточки рядом с хозяйкой отеля. Он деловито похлопал ее по щекам и, обернувшись к горничной, сказал: «Нашатырь. Найдите нашатырь». Та куда-то убежала.
И вдруг Приймак заговорил. Он с трудом выталкивал из себя слова, но прозвучали они как гром среди ясного неба.
– Надо вызвать полицию, – пробормотал он. – Я из киевского управления… Здесь скрывается брат этой женщины, Владислав Шленский, он – опасный преступник. Три месяца назад бежал из тюрьмы. Я его выследил… Но они вместе пытались меня убить… Мою машину утопили в реке. Мне удалось в последний момент выбраться. Не знаю, сколько я лежал без сознания… Нужно спешить. Этой женщине нельзя позволить уйти… Ее брат прячется в замке…
Собственно говоря, он всего лишь озвучил наши догадки, придал им необходимую законченность, но зато теперь, воплотившись в реальность, они приобрели такую жуткую убедительность, от которой буквально мороз пробирал по коже.
Правда, трудно было сказать, кто, кроме нас с Виктором, понял, о чем идет речь. Мне показалось, что собравшиеся восприняли бормотание Приймака как бред тяжело раненного человека. Во всяком случае, реакция пожилых супругов, немцев, да и горничных тоже была очень сдержанной. Совсем иначе повел себя портье. Пан Леопольд страшно побледнел, задергался и сделал попытку куда-то выйти.
Я не позволила ему этого сделать, заставив следом за «Скорой» вызвать полицию. Понурившись и буквально на глазах превращаясь в дряхлого старца, пан Леопольд связался с отделом полиции и неживым голосом предложил приехать в отель пани Шленской, поскольку, как он выразился, «вас тут дожидается пан из Киева».
Такая осторожная формулировка меня не очень удивила. Пан Леопольд, может быть, и не был посвящен во все детали, но кое-что о проблемах хозяйки наверняка знал и до последней минуты старался отвести от нее опасность. Такая преданность могла бы в другое время умилить, но я помнила о четырех погибших от руки маньяка и очень опасалась, как бы сегодня этот скорбный мартиролог не продолжился. В силу этого никакого сочувствия к трагической судьбе пани Шленской и ее клевретов у меня не было. Обменявшись с Виктором взглядами, мы без слов поняли друг друга – наш фотограф занял позицию, исключавшую исчезновение пана Леопольда с места событий, а тот, осознав неизбежность своего положения, смирился и занялся хозяйкой, которая к тому времени начала приходить в себя.
Она тихо стонала, бессильно царапала ногтями пол и бессмысленно вращала глазами. После хорошей дозы нашатыря дело пошло лучше – пани Шленская закашлялась, вскрикнула и залилась слезами. Престарелый портье пытался ее успокоить, как мог, но пани Шленская вряд ли даже замечала его. Сейчас ее душа была полностью охвачена отчаяньем и страхом. Короче говоря, сцена была на редкость тяжелой и неприятной. И когда приехали карета «Скорой помощи» и наряд полиции, все почувствовали что-то вроде облегчения.