Барчестерские башни
Шрифт:
Гости мисс Торн начинали чувствовать все это. Некоторые молодые люди приехали в надежде, что вечером будут устроены танцы, и не желали уезжать, пока надежда эта не угаснет совсем. Другие гости, боясь засидеться, распорядились, чтобы кареты приехали за ними пораньше, и теперь, жалея слуг и лошадей, старались скорее откланяться. Графиня и ее благородные птенцы отбыли среди первых — высокородному Джорджу не мешало бы уехать даже раньше. Ее сиятельство пребывала в большой досаде и волнении. Ах, эти ужасные дороги ее убьют, если темнота застигнет их еще в пути. Но ведь кучер уверяет, что фонари в полном порядке. О, никакие фонари не выдержат тряски по ухабам восточного Барсетшира! (Поместье Де Курси находилось
Миссис Прауди не могла остаться, раз графиня уехала, и преподобные господа Грей и Грин были отправлены на розыски епископа, который был обнаружен в уголке шатра, где с большим удовольствием обсуждал судьбу гебдомадального совета. Однако он покорно подчинился призыву супруги и встал, даже не докончив фразы, в которой обещал доктору Гвинну, что его власть в Оксфорде останется прежней; и вот епископские кони повернули морды в сторону дворцовых конюшен. Затем отбыли Грантли. Перед отъездом мистер Хардинг успел пошептаться с младшей дочерью. Конечно, он выведет Грантли из их нелепого заблуждения относительно мистера Слоупа.
— Нет-нет! — ответила Элинор.— Пожалуйста, не надо. Погоди, пока мы не поговорим. Ты ведь скоро вернешься домой, и тогда я все тебе объясню.
— Я возвращаюсь домой завтра.
— Я так рада! Ты придешь ко мне обедать, и нам будет очень хорошо и уютно.
Мистер Хардинг согласился на все. Он не понимал, какие нужны объяснения и почему нельзя рассказать архидьякону об истинном положении вещей, но он согласился. Он был виноват перед дочерью и полагал, что лучше всего искупит свою вину послушанием.
Вот так, пока Шарлотта и Элинор искали Берти, толпа гостей все больше редела. Их поиски могли бы оказаться очень долгими, если бы они случайно не услышали его голос. Удобно устроившись на склоне над изгородью, Берти курил сигару и весело болтал с каким-то юнцом, которого видел впервые в жизни,— юнец курил под руководством своего собеседника и, разинув рот, слушал его рассказы о восточных развлечениях.
— Берти, я тебя повсюду ищу,— сказала Шарлотта.— Иди сюда!
Берти взглянул вверх, увидел дам, покорно бросил сигару и поднялся с земли. Элинор Болд в начале их знакомства очень ему нравилась. Если бы его оставили в покое, если бы она была нищей и никак не годилась бы ему в невесты, он, возможно, по уши влюбился бы в нее. Но теперь он, невольно относился к ней, как к своей каррарской мастерской, как к своему мольберту и палитре, как к лондонской адвокатской конторе,— словом, так, как он неизменно относился ко всему, с помощью чего должен был снискивать себе хлеб насущный. В Элинор Болд он видел теперь не красивую женщину, а новую профессию, именуемую браком. Правда, эта профессия не требовала особого прилежания и обещала надежный доход. Тем не менее, его вновь принуждали. Шарлотта говорила с ним об Элинор точно так же, как раньше — о портретах и бюстах. Берти отнюдь не презирал деньги, но мысль о том, чтобы их зарабатывать, была ему ненавистна. И вот теперь его оторвали от приятной сигары, чтобы он их заработал, предложив себя миссис Болд в мужья. Правда, труд ему был очень облегчен: не он искал вдову, а она, по-видимому, искала его.
Он извинился перед своим собеседником, сославшись на какую-то нелепую причину, и поднялся на лужайку к дамам.
— Предложи же руку миссис Болд,— велела Шарлотта.— Я объясню тебе, какой рыцарский долг ты должен незамедлительно исполнить. Боюсь, впрочем, что особая опасность тебе не грозит, так как твой противник — священник.
Берти немедленно предложил руку Элинор и пошел между ней и сестрой. Он слишком долго жил за границей и не приобрел английскую привычку подавать обе руки двум дамам одновременно — манера, кстати, которая иностранцам представляется почти двоеженством или какой-то формой мормонства.
Затем
— Этого миссис Болд может не опасаться,— объявил Берти.— Мистер Слоуп уже час как уехал. Он сказал мне, что неотложное дело призывает его в Барчестер.
— Значит, он был не настолько пьян, чтобы не устыдиться своего поведения,— заметила Шарлотта.— Что же, милочка, одной трудностью меньше. А теперь я оставлю вас на попечение вашего верного рыцаря и поскорее отправлю Маделину. Карета, наверное, приехала, Берти?
— Она ждет уже час.
— Прекрасно. До свидания, душечка. Мы ждем вас к чаю. Полагаюсь на тебя, Берти: приведи ее — даже силой, если понадобится.— И Шарлотта быстро ушла, оставив брата наедине с вдовой.
Тут Элинор пришло в голову, что раз мистер Слоуп уехал, нет никакой необходимости разлучать мистера Стэнхоупа с его сестрой Маделиной, которая так нуждается в его помощи. Ведь его оставили для того, чтобы он играл при ней роль часового и изгнал из кареты мистера Слоупа. Но мистер Слоуп сам себя изгнал, так почему бы Берти не поехать с сестрой? Во всяком случае, Элинор не видела никаких доводов против, о чем и сказала вслух.
— Пусть Шарлотта делает, как знает,— ответил Берти.— Она уже все устроила, и если мы что-нибудь изменим, начнется путаница. Шарлотта всегда все устраивает в нашем доме и правит нами, как деспот.
— Но как же синьора? — спросила Элинор.
— О, синьора прекрасно обойдется без меня. Ведь скоро ей все равно придется обходиться без меня,— добавил он, думая больше о каррарской мастерской, чем о барчестерских узах брака.
— Как? Разве вы нас покидаете? — спросила Элинор.
Уже говорилось, что Берти Стэнхоуп был беспринципен. Да, он, бесспорно, был беспринципен. Он не имел духовных качеств, которые удерживают человека от дурных поступков. Зло не казалось ему безобразным, а добро — прекрасным. Он был лишен тех чувств, которые помогают людям совершать хорошие поступки. Но, пожалуй, в нем не нашлось бы и тех чувств, которые толкают людей на преступления. Он беззаботно делал долги, не задумываясь над тем, получат его кредиторы свои деньги назад или нет. Но он не придумывал хитрых планов, чтобы присваивать чужое имущество. Если кто-то открывал ему кредит, это было дело того, кто открывал кредит. Берти же ни о чем не беспокоился. Занимая деньги, он поступал точно так же: ссылался на своего “родителя”, сообщал, что у “старичка” прекрасное состояние, и соглашался в возмещение хлопот выплачивать шестьдесят процентов. Все это он проделывал без малейших душевных терзаний, но на прямое мошенничество и обман никогда не шел.
Теперь ему было указано, что его долг — получить руку и состояние миссис Болд, и сперва он так на это и смотрел. О ней он не думал вовсе. Мужчины в его положении часто женились на деньгах, и он не видел, почему бы ему не сделать того, что делают все вокруг. И он согласился. Однако теперь дело начало представляться ему в ином свете. Он обязался поймать эту женщину, как кошка ловит мышь. Он должен был поймать ее и проглотить — и ее, и ее сына, и ее дома, и ее землю, чтобы сидеть с этих пор на ее шее, а не на шее своего отца. В этом была холодная, хитрая расчетливость, глубоко чуждая характеру Берти. Столь благоразумная предусмотрительность была противна всем его чувствам.