Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа
Шрифт:
Утром тринадцатого марта Федорчук от крупной дури прошелся колесом по палате и едва не повалил прибор, доставленный взамен «бракованного». Потом его, посиневшего, товарищи волокли до койки, констатируя, что дурь не лечится. Явилась заспанная и симпатично зевающая переводчица Кларисса, объявила, что сегодня у советских подданных «культурный день», и Полонский сразу же расправил плечи.
Матросы несли вахту, работал технический персонал. Временами ревели реактивные истребители, взлетая с палубы или идя на посадку. Трудились все, и только советские военнослужащие сидели в темном зрительном зале и таращились на экран, где специально для них
Бойцам раздали что-то похожее на сушеную кукурузу в картонных ведерках. Они ели это добро с опаской. Поначалу оно им не понравилось, но потом втянулись, под кино оказалось неплохо. Кларисса сидела сзади и по мере нужды переводила. Временами девушка зевала, но оставалась доброжелательной.
По окончании фильма она куда-то отлучилась и вернулась с пятью пакетами шоколадного мороженого, которое умяли в один присест. Встала дилемма: пойти лечиться или посмотреть еще одно кино – с тем же артистом, но уже другой городок. Солдаты выбрали последнее, а переводчица не возражала. Перед началом сеанса солдатам раздали по бутылочке пепси-колы, чтобы удалить неприятные ощущения после кукурузы и мороженого.
– Ох, не нравится мне это, – пробурчал Серега, сыто срыгнул и задвинул пустую бутылку под сиденье. – Эти хитрые люди начинают нас развращать. – Они специально это делают, чтобы мы привыкли к их образу жизни.
– Согласен. – Филипп, напившийся холодной газировки, икнул. – Голодом нас уже попробовали, теперь буржуазными излишествами угощают. Хватит поддаваться на эти провокации, пацаны, – нужно беречь фигуру.
Он украдкой косился на «галерку». В глазах у девушки то и дело вспыхивали игривые бесы.
На следующий день американская «военщина» притащила в курилку гитару, обклеенную картинками с полуобнаженными женщинами, и нестройно затянула кантри – бодрую музыку белого населения Нового Света. Итальянец Мазолини изображал ударную установку, колотя себя по коленям и издавая неприличные звуки.
– Балалайка ноу! – смеялся конопатый Тедди, хлопая Ахмета по плечу. – Уи а сорри, гайз, бат балалайка ноу!
Никто не помнил, как гитара перекочевала к Филиппу. Он настроил ее в четыре приема, избавил от фальши, исполнил виртуозный пассаж в духе того же кантри… и полилась ритмичная музыка белого населения Америки! Создавалось такое ощущение, что играл целый ансамбль! Отдельная партия низкого контрабаса, соло, а ритм Филипп выводил ударом носка по полу. Музыка завораживала, это было действительно красиво. Американцы онемели от такого «авангардизма», отвесили челюсти русские солдаты, никогда не слышавшие от Филиппа ничего подобного.
По примыкающему коридору проходила переводчица Кларисса. Она покосилась на компанию и прошла мимо. Потом в голове девушки что-то щелкнуло. Она вернулась и застыла с приоткрытым ротиком.
А Филипп опять ударил по струнам и запел приятным голосом что-то из негритянского блюза, коверкая слова, но правильно выдерживая интонацию. Он завершил выступление инструментальными отрывками из «Серенады Солнечной долины» и засмеялся, обнаружив
Филипп отдал Тедди гитару и заявил:
– Это балалайка.
Потом парень заметил, что за ним большими глазами наблюдает переводчица, и смутился.
Жевательной резинки и сигарет после «концерта» были полные карманы. Парни ушли довольные: знай наших! Не одними мировыми войнами делаем супостата! Это мы еще блатную «Мурку» не пели! Или гимн Советского Союза в ритме соул! Поздно вечером худощавого русского солдата можно было заметить в компании переводчицы на одной из задних палуб авианосца. У девушки имелись полномочия «выгуливать» поднадзорных. Они стояли у борта долго, пока на судне не сыграли отбой, вели беседы на фоне мерно вздымающегося океана. Оба увлеклись и не замечали, что творится вокруг. Русского паренька в этот час меньше всего заботило, работает ли девушка на американские спецслужбы. Да и ей, видимо, было все равно, на кого она работает.
Столовая авианосца, оборудованная под конференц-зал, была забита до отказа. Работали вентиляторы, выгоняя в люки табачный дым. Толпы военных, гражданских, срабатывали фотовспышки, стрекотали кинокамеры. Мельтешили сосредоточенные лица, кто-то лихорадочно разматывал кабель. Шляпы еще не вышли из моды. Половина присутствующих мужчин щеголяла такими головными уборами, хотя жара не очень к тому располагала. На возвышении в конце зала сидели за столом «президиума» тщательно выбритые герои дня. Появляться в больничных пижамах на пресс-конференции было неловко. Наряжаться в форму американских солдат они не пожелали. Нашлись футболки нейтрального бежевого цвета, несколько пар парусиновых брюк. Справа сидела переводчица с постным лицом. У нее имелся микрофон, закрепленный на столе.
Левее посадили Ахмета с таким же микрофоном и вбитой в голову инструкцией, как им пользоваться. Внешне он был спокоен, но в голове творилось такое, что описать невозможно. У остальных солдат микрофонов не было. Они орали перед пресс-конференцией, что не скажут ни слова, если даже их попросит, вскинув штурмовые винтовки, вся морская пехота Соединенных Штатов! Пусть сержант отдувается. Он умеет делать подходящую мину и знает, где надо нахмуриться. Филипп сидел с приклеенной улыбкой. Физиономия у Сереги была такой же, как у часового, стоящего у мавзолея. Зато у Федорчука – как у покойника, чей сон охранял упомянутый часовой.
– Господа, вы уже в курсе, что именно, когда и как произошло, – ровным голосом сказала Кларисса. – Вопросы, пожалуйста.
– Американская радиокорпорация, RCA. – Вскочил сидящий в первом ряду толстяк с сигариллой в зубах. – Правда, что вы провели в открытом океане пятьдесят дней?
Кларисса перевела.
– Пятьдесят один, – откашлявшись, сказал Ахмет, дождался перевода на «американский» и добавил: – Если вас интересуют полные сутки, то пятьдесят.
– Вы съели все продукты, которые имели? Что у вас вообще было?
– Мясные консервы, картошка, немного крупы, – монотонно перечислял Ахмет.
– Гречневая каша – мать наша, – глухо подсказал Филипп.
– Гречневая каша, – согласился Ахмет. – Не считая картошки, все это закончилось в первые дни. К утру шестого марта, когда к барже подошли американские военные, на судне оставался один кирзовый сапог и пол-литра пресной воды.
– Вы ели сапоги? – По залу пробежал недоверчивый гул.
– Вас интересует технология приготовления? – улыбнулся Ахмет.