Башни
Шрифт:
Пятнистые стражи вылетели из-под деревьев на всех парах, дырки пятаков, точно дула двустволок, целились в Валентина. Пропуская верёвку в неплотно сжатом кулаке, он попятился, развернулся и поспешил к лестнице. Когда верёвка закончилась, Валентин остановился, крепко ухватил её за конец, развернулся обратно и со своего безопасного места на верхних ступеньках взглянул в сторону преследователей. Они один за другим с пронзительным визгом вбежали в башню через гостеприимно распахнутую дверь. Никто не задел её, не испытал стопор на прочность. Передовая свинья, к ужасу ловца, с ходу двинулась по лестнице и даже заскочила всеми четырьмя на ступеньки, чего в прошлый раз ни одна из них не делала. Но Валентин не тронулся с места. Стоя с натянутой над головами свиней верёвкой в руке, он просто ждал. Чего? Уж не того ли, что смелая свинья, одумавшись, даст задний ход и опустится копытами на более надёжную опору, чем заходившая ходуном под её непомерной тяжестью дощатая
Абсолютная тишина вывела его из этого состояния. Казалось, в ней не было места даже шуму от дыхания – ни чужому, ни своему. Лишь отлитые из бронзы рыла, только теперь повёрнутые не к лестнице, а в сторону двери. Словно проверяя всё это на действительность, Валентин поглубже вдохнул и пошумней выпустил воздух. Тотчас, как будто отвечая на эту проверку, самая крупная свинья, по всей видимости, вожак, обрела подвижность и, поскрипывая половицами, прошествовала к двери. Потёрлась бронзовым рылом об утонувший в пазах дверной угол, очевидно, надеясь зацепись его и попытаться отворить дверь. Но ничего не вышло. Подружка приблизилась к своему вожаку, озабоченно похрюкивая. Вожак отошёл от двери и широкими кругами забегал перед ней. Его движение подхватили остальные. Сталкиваясь боками на ходу, свиньи совершали этот странный ритуал круг за кругом и, видимо, не собирались его скоро завершать. Круги расходились всё шире, пока не захватили лестницу и не раскрутились до самых помостов с колоколами.
Чувствуя, что у него начинает кружиться от этого мелькания голова, Валентин выпустил из рук верёвку, развернулся, чтобы двинуться наверх. На глаза попалась позабытая в суматохе булава на краю ступеньки. Подобрав её, Валентин понял, что больше его тут ничего не задерживает.
Сильный удар сотряс пол под ногами, когда он уже находился на втором этаже. Вероятно, свинья с разбегу налетела на стену, дверь или массивную подпорку помоста. Стараясь больше ни о чём не думать, кроме как о завершении плана, Валентин подошёл к опоясанной верёвкой опоре, сбросил вниз булаву, взялся за верёвку, перелез через борт и начал спускаться, упираясь то ногами, то коленями в брёвна стены. Верёвка выдержала, и через пару минут Валентин стоял на земле. Поправить пальто, шапку, взять в руки булаву – и в путь, к далёкой башне на высоком холме. Хотя, нет, набрать яблок на дорогу, теперь моя очередь ими попользоваться.
А вскоре он уже оглядывался со склона соседнего холма на приятно уменьшившуюся башню, без страха прислушиваясь к сокрушительным ударам бронзовых таранов, которые рано или поздно разнесут преграду. Но лучше поздно, чем рано.
4
После недолгих сборов Домотканов и Валентин покинули башню с ржавыми часами и отправились в путь к новой.
Домотканов долго не хотел оглядываться, но наконец всё-таки замедлил шаг и обернулся.
Покинутая башня смотрела ему в глаза пристально и печально. Куда вы уходите? Неужели вы не поняли, что отправляетесь не к соседней башне, а куда-то в безмерную тяжёлую даль, откуда не возвращаются? Вернитесь, пока не поздно. Не глядя куда идёт, Домотканов споткнулся о торчащий из земли камень и едва удержался на ногах, чтобы не упасть вместе со своим недоточенным мечом, который он приспособил вместо посоха, ветровкой, ставшей заплечным мешком с яблоками. Валентин, задумчиво глядящий прямо перед собой, не заметил его вынужденной остановки и, как ни в чём не бывало, шагал дальше. Но куда вернуться? – продолжил разговор с башней Домотканов. – Ведь то, чего я боюсь, уже свершилось, и остаётся лишь пожинать плоды. Он отвернулся от башни и поспешил догнать товарища. Больше он не будет оборачиваться до самого конца пути.
Валентин по-прежнему задумчиво шагал по пологому склону холма, шурша высокими ботинками по блестящей на солнце траве, хрустя под ней мелкими камешками. Он был похож на солдата из старых фильмов со своим свёрнутым в скатку пальто, переброшенным через плечо и связанным за концы ненадёжной бечёвкой от ящиков. Булава, как и меч Домотканова, равномерно, будто стрелка метронома, постукивала вместо посоха по земле. По-видимому, надо было привыкнуть ещё раз, и теперь гораздо глубже, к тому, что с нами случилось, понял его задумчивость Домотканов. А привыкнуть можно ко всему, даже к гораздо более худшему, чем у них. Дай только время.
И они привыкали. Спуск следовал за подъёмом, подъём за спуском. Понемногу, точно через силу, путникам открывались подробности: высокие тёмные ели, чем-то похожие на них такие же тёмные камни, выраставшие тут и там из земли. Словно сторожевые вышки или стрелы, эти редко разбросанные вокруг мрачные ели целились в неподвижное до ощущения твёрдости ясное небо с умеренно-ярким, несмотря на эту ясность, солнцем. Ни яблонь, ни берёз, которые, по-видимому, не отваживались уходить далеко от холма с башней, как и ни пышной травы, которая давно сменилась бледными кустиками, кое-где пробивающимися сквозь пропитанную камнем землю. Да и эти жалкие кустики вскоре уступили место мхам – не в пример тем – густым, многоцветным, как водоросли на морском дне. Наступать на них было мягко, приятно, словно на перину. Они тут же поднимались, как будто по ним никто не проходил. Камень всё больше и больше захватывал землю. Валуны громоздились уже не только по одиночке, но и причудливыми грудами, в которых просматривались ворота, колонны, ступени, балконы, а в обширных россыпях – узоры таких затейливых форм, что невольно возникала мысль о ком-то упражняющемся в грандиозном искусстве. Приходилось петлять между подобными изделиями, удлиняя и без того немалый путь. Крутые склоны, как в горах, рябили застывшими каменными водопадами. Всё это наводило бы на мысль о суровом Севере, если бы не граничащая с жарой теплынь, из-за которой пришлось снять пальто и ветровку, да и в рубахе Домотканова и свитере Валентина было всё равно жарко. Хотя и на Севере бывает иногда жарко. Продолжалась непоколебимая ничем тишина. Ни ветерка, ни движения, ни звука. Ни птиц, ни зверей, ни даже комара или мухи. Лишь два путника, единственных нарушителя общего молчания. Зачем так? И кто они здесь: званые или незваные гости? Изредка встречающиеся в долине озёра, хотя тоже неподвижные, всё-таки скрашивали тяжёлое впечатление от неестественного покоя. Они живыми и ободряющими взглядами встречали и провожали путников, словно дарили надежду. А путники всё шли и шли, будто не умея остановиться, забыв об усталости и еде, пока, наконец, Валентин не сделал неверный шаг на совершенно ровном месте и не припал на колено.
– Всё так же, как и в первый раз, – удивлённо обратился он к Домотканову. – Забываешь обо всём, пока не потеряешь последние силы. А ведь мне-то уж следовало помнить об этом. – Он упёрся в землю булавой, повернулся и с размаху сел на дно неширокой долины, где его застала неприятность. – Привал.
Домотканов внезапно ощутил безмерную усталость, от которой закачались ноги, и надо было побыстрей сесть рядом с Валентином, чтобы не случилось чего-нибудь похуже.
– Это всё от тишины, – продолжил Валентин. – Она говорит и говорит. А мы не можем её понять. Но всё пытаемся и пытаемся, как заворожённые, пока не упадём с ног. Но всё напрасно.
– Напрасно, – повторил Домотканов, с трудом укладывая отяжелевшие ладони на рукоять меча, поставленного между коленями.
Валентин помолчал, словно обдумывая ответ товарища.
– А я вот ещё о чём хочу сказать, – заговорил он снова, – что в новой башне может нас ждать вовсе не такой же, как мы, попавший в ловушку человек, а местный житель. Ведь должны же они тут быть, местные жители. – Взгляд Валентина с надеждой замер на Домотканове.
– Должны, – так же машинально, как и с предыдущим рассуждением товарища, согласился Домотканов и перевёл взгляд куда-то в сторону.
Валентин невольно повернулся и тоже посмотрел туда, куда смотрел Домотканов.
Узкий полумесяц озера взглянул ему в ответ, слепя глаза искристым голубым сиянием. Озеро было недалеко, в каких-нибудь ста шагах.
– Хорошее место. Как раз для отдыха. Перекусим, наберёмся сил и в путь, – с какой-то преувеличенной заботой в голосе, как к больному, обратился он к Домотканову.
Подавая пример, Валентин отложил булаву, снял с себя скатку, развязал концы и развернул её перед собой на земле. Посреди пальто заалели яблоки. Так же, как соглашался со всем остальным, Домотканов согласился и с этим. В свою очередь он отложил меч, снял с себя ношу, положил её между коленями вместо меча, но развязать не успел, так как Валентин протянул ему яблоко. Домотканов послушно взял его и начал есть.
Второе яблоко Валентин взял для себя.
– Всё не так уж плохо, – тем же заботливым тоном продолжил он, успевая и жевать и говорить. – Откуда мы знаем, что плохо? Может, как раз всё наоборот? Взяли и заманили нас сюда, чтобы… – Валентин замялся, – чтобы… – он так и не подобрал нужного слова. – А местный житель нам всё объяснит…
– Ничего он нам не объяснит, – прекратив жевать, вдруг произнёс Домотканов.
– Как ничего? – не понял Валентин.
– Ничего из того что мы на самом деле хотели бы узнать. – Домотканов с усилием кивнул, как бы волей-неволей соглашаясь теперь уже не с чужой, а с собственной мыслью. – Это можем выяснить только мы сами. Каждый из нас. – Он подумал и ещё раз кивнул. – Больше никто.