Башня. Новый Ковчег 5

Букреева Евгения

А потом всё резко изменилось. Появился Сергей Анатольевич, и Оленькина цена взлетела до небес, до таких невероятных высот, что от ощущения собственной значимости у Оли Рябининой кружилась голова.

Правда, было немного жаль, что красивый Алекс Бельский уплыл из-под носа, но разве что немного. В конце концов, чтобы получить желаемого мужчину, совсем необязательно иметь его в мужьях, Оленька, выросшая в среде, где ложь и адюльтер были нормой — если, конечно, соблюдать установленные порядки и приличия, — прекрасно это понимала. Мудрые супруги, озабоченные внешней стороной вопроса, всегда закроют глаза на невинные шалости друг друга. Её мама, например, никогда не придавала слишком большого значения многочисленным интрижкам

отца, а появляющиеся время от времени в их доме мужчины, друзья семьи, масляными взглядами раздевающие её мать, прекрасно вписывались в заведённый в обществе порядок. Главное — не нарушать приличий.

Оленька, ласково улыбнувшись Саше, то есть, Алексу Бельскому, конечно, и поймав его ответную улыбку, быстро зашагала к нему, но, не дойдя каких-то пары метров, остановилась. Он ждал не её, и улыбка, которую она так опрометчиво приняла на свой счёт, предназначалась тоже не ей. Не ей — а Вере Ледовской, которая обогнав Оленьку, приблизилась к Сашке, и они сразу о чём-то торопливо и негромко заговорили.

Картина была настолько невероятной, что Оля Рябинина остановилась как вкопанная, словно врезалась с разбегу в невидимую стену, и замерла, приоткрыв рот, не в силах поверить собственным глазам. Вера Ледовская и Саша Поляков! Вместе? И, не просто вместе, а разговаривают так, словно их связывает давнишняя и прочная дружба. Но Оленька-то знала, что никакой дружбы между этими двумя быть не может. Вера всегда ненавидела и презирала Полякова и терпела его только ради Ники, а уж когда выяснились все неприглядные обстоятельства Сашкиного стукачества, Вера первая решительно подвела жирную черту, навсегда отделяющую Сашку от их компании, и чётко дала понять каждому, что, если кто-то из них хоть на шаг приблизится к этому «мерзкому слизняку», тот будет моментально вычеркнут из списка тех, кого Вера Ледовская считает своими друзьями. И никто — даже Марк Шостак — не посмел её ослушаться. И вот надо же… Сама непреклонная Вера Ледовская стоит и, как ни в чём не бывало, разговаривает с Поляковым.

Оля Рябинина не успела опомниться, как Вера с Сашкой сорвались с места и куда-то пошли, не обращая ни на кого внимания и продолжая переговариваться между собой. То есть, говорила в основном Вера, а Сашка большей частью слушал и кивал головой. Что могло их связывать и именно сейчас?

Всё это было более чем странно, и Оля, практически не задумываясь над тем, что она делает, поспешила за ними следом. Она старалась не приближаться к Вере и Сашке, чтобы те её не заметили, но и не слишком отставала — боялась потерять их в толпе студентов, наводнивших фойе учебной части. Несмотря на обеденный перерыв, в коридорах было шумно и многолюдно — не все сразу бежали в столовую, некоторые предпочитали использовать это время, чтобы что-то повторить, или собирались стайками, поболтать и посмеяться. Смех и веселье были привычными, но время от времени это оживление затихало, голоса становились глуше, а то и вовсе гасли, как только на горизонте появлялся патруль.

К этому новшеству в учебке ещё не все привыкли, кто-то считал патрули явлением временным, очередной блажью администрации, но, тем не менее, эти группы из двух-трёх человек, юношей и девушек, одинаково серьёзных, аккуратно причёсанных, одетых в белые рубашки и тёмные брюки и юбки, с ярко-жёлтыми повязками на левой руке, казавшиеся инородным телом в разношёрстной толпе студентов, воспринимались с опаской, а те, кто уже имел с ними дело, и вовсе предпочитали убраться подальше.

— Предъявите ваши пропуска!

Высокая девушка с ярко-жёлтой повязкой, на которой поблёскивала вышитая чёрными шёлковыми нитками эмблема и длинная, плохо произносимая аббревиатура нового студенческого союза, приблизилась к обнимающейся парочке. Парень, высокий и лопоухий, кажется, с медицинского — Оленька видела его дежурившим в медпункте, —

отскочил от девчонки, как мячик, а девчонка, вспыхнув до корней, тут же полезла в рюкзачок за пропуском.

— А ваш? — девушка из патруля строго уставилась на белобрысого.

— В сумке, в аудитории остался. Что, запрещено?

— Это Артюхов. У него третий класс стоит в пропуске, — к патрульной приблизился её напарник. Белобрысый Артюхов после этих слов зло уставился на говорившего.

— Третий? — красивое лицо патрульной презрительно скривилось. — А что вы здесь забыли, Артюхов, на этом этаже? Вы что не знаете, что тут могут находиться только те, у кого в пропуске стоит класс один или два.

— Я с медицинского…

— У них на медицинском всё ещё бардак, — подтвердил тот, кто опознал Артюхова. — Никак не могут утрясти правильную комплектацию учебных групп.

— Безобразие! — на круглых щёчках девушки-патрульной проступил яркий румянец. Она недовольно повернулась к девчонке Артюхова. — Вы тоже с медицинского? Что там у вас в пропуске? Давайте его сюда. Быстрей.

— А не с медицинского, — забормотала девчонка, всё ещё роясь в рюкзаке. — Я с педагогического… у меня… я вот…

Она наконец нашла свой пропуск и протянула его патрульной.

— Второй класс! Я так и знала! — в звонком голосе патрульной послышались торжествующие нотки. — Филимонов, — обратилась она к своему напарнику. — Отведи их в изолятор. Обоих. Пусть оформляют.

Оленька уже знала, что их ждёт — и этого Артюхова, и его подружку с педагогического. Приказом Верховного смешение классов было строго запрещено, но, видимо, не до всех доходила вся серьёзность ситуации. Потому учебная администрация и вынуждена была пойти на такие меры, в виде патрулей. Что ж, как говорит Оленькина мама, иногда, ради оздоровления общества, требуется на время забыть о гуманизме. Хотя, — Оленька хмыкнула про себя, — что тут негуманного? Этого Артюхова исключат, но его и так бы исключили, это лишь вопрос времени. Людям третьего класса не положено высшее образование. А девчонке поставят на вид, вынесут выговор, если ещё раз попадется — запишут в личное дело, а с такой записью уже хорошей карьеры не сделаешь. Оля вспомнила, как Сергей Анатольевич как раз вчера у них за обедом рассказывал, как он всё продумал. Он много чего говорил, слушать его было утомительно, но про запись в личное дело она запомнила.

Эта сцена немного отвлекла Оленьку Рябинину и, когда она отвернулась от возмущающегося Артюхова и его красной, как рак, подружки, она с ужасом обнаружила, что Вера и Сашка исчезли из виду. Она их потеряла. Впереди не было видно ни высокой стройной фигуры Полякова, ни ярко-красного пиджачка Ледовской, скорее всего они свернули в ближайший узенький коридорчик, что вёл к столовой. Оля заглянула туда, но он был пуст, если не считать двух дежурных, нагружающих мешками с мусором небольшую ручную тележку. Веры и Сашки здесь, разумеется, не было, да и что им тут делать — это же один из служебных коридоров, тот, который упирается прямо в столовскую кухню. Хотя… Как же она забыла! Если пройти по этому коридору чуть дальше и повернуть направо, то там будет закуток, большой такой, перекрытый двумя статуями — Марк Шостак обнаружил этот тайник в первые дни учёбы, они тогда ещё не успели выгнать её из своей компании. Оленька почувствовала, как её губы расплываются в довольной улыбке.

Обогнув дежурных и стараясь не вдыхать запах гнилых овощей и очисток, исходивший от мусорных мешков, она поспешила вперёд, завернула за угол и, подойдя к одной из статуй, закрывающих узкий вход в тайник, притаилась и прислушалась. Ну конечно же, вся компания в сборе…

— …сам же видел, что у нас здесь творится, — Вера говорила глухо, но всё же Оленька могла разобрать её слова. — СРМУГПДЮковцы повсюду, так и рыщут…

— Кто повсюду? — в Сашкином голосе отчётливо зазвучало удивление и растерянность.