Башня. Новый Ковчег 5
Шрифт:
— СРМУГПДЮковцы, — не сказала, а практически выплюнула Вера.
— СРМУГПДЮ, — пояснил Лёнька. — Союз по работе с молодёжью и укреплению генетической принадлежности детей и юношества. Дурацкое название, а сокращение, я даже не знаю, как это поприличней обозвать.
Кто-то засмеялся, судя по всему, Шостак.
— А знаешь, кто в этом Союзе председатель? Змея! Её сюда из интерната перевели, надо думать на повышение. И она теперь здесь следит за генетической принадлежностью детей и юношества.
— Ага, — Марк снова засмеялся. — А мы теперь, я, Лёнька и Митя — третий сорт.
— Не говори глупостей!
—
— Это они все третий сорт, все эти Ставицкие, Рябинины, фу…
От этих слов, которые Вера произнесла неожиданно громко, Оля вспыхнула. Вот дура эта Ледовская, ну какая же она дура. Отирается по каким-то вонючим углам с идиотом Шостаком, вместо того, чтобы найти кого-то поприличнее. Конечно, шансов у неё немного, с такой-то внешностью, но могла бы хоть положением своим воспользоваться, так нет же. И вообще… От пришедшей в голову мысли Оленька почти подпрыгнула. Значит, это Ставицкие и Рябинины — третий сорт? Да, Верочка? Ну посмотрим.
***
— Конечно, Ольга Юрьевна, разумеется вы правы. Это недопустимо, и мы немедленно предпримем самые строгие меры…
Оленька сидела в кабинете Змеи (Зои Ивановны Котовой, на самом деле, но Оленька, как и все, привычно величала её про себя Змеей) и задумчиво помешивала ложечкой горячий и ароматный чай. Чай ей заварила сама Котова, не доверив такое дело секретарше — налила в тонкую фарфоровую чашечку, непонятно откуда тут взявшуюся, и принесла на подносе вместе с вазочкой золотистого варенья и сахарным печеньем. Невозможная убогость, от которой Оленьку коробило, но что ещё можно было ожидать от Змеи — спасибо и на этом.
Патруль, который Котова направила в указанный Олей тайник, арестовал Ледовскую, Шостака и обоих Фоменко. Мальчишек сразу же отправили в изолятор, а Веру временно отстранили от учёбы.
— Смею вас уверить, Ольга Юрьевна, молодые люди будут непременно отчислены — их личные дела уже переданы в соответствующую комиссию, а что касается госпожи Ледовской, то вы же понимаете, она, как и вы относится к высокородным фамилиям…
Змея замялась, выгнула свою неестественно длинную шею так, что Оленьке на миг показалось, что её приплюснутая голова сейчас соскользнет с шеи и покатится прямо на поднос, заняв на нём центральное место и дополнив собой композицию из крендельков сахарного печенья. Но голова никуда не соскользнула, осталась сидеть, где сидела, и лишь мелко и подобострастно затряслась. Оленька отвернулась и закатила глаза. Котова, по-своему расценив её жест, тут заюлила, голос потёк приторным сиропом.
— Но, если вы, Ольга Юрьевна, считаете, что временное отстранение от учёбы — недостаточная мера, то мы, СРМУГПДЮ, будем ходатайствовать перед администрацией образовательного учреждения о вынесении дисциплинарного наказания в виде публичного покаяния госпожи Ледовской в содеянном поступке.
Оленьке было в принципе достаточно и того, что вытурили Шостака, Вериного дружка, но, если Котова организует ещё и публичное покаяние, что ж… для Ледовской это лишним не будет. Пусть покается. Оля Рябинина улыбнулась.
— Но вы, Ольга Юрьевна, — продолжила Змея, воодушевившись Олиным довольным видом. — Вы говорили, что нарушителей было пятеро. А патруль взял только четверых.
— Пятеро? — Оленька оставила
Она машинально взяла с подноса печенье и надкусила его острыми белыми зубками.
— Разве я сказала — пятеро? — Оленька всё-таки решила пока молчать о Сашке. — Я, наверно, оговорилась. Или вы не так расслышали. Их там было четверо. Четверо, Зоя Ивановна.
Оля приподняла уголки губ и качнула головой. На лице Змеи расползлась кислая улыбка.
— Я ослышалась, Ольга Юрьевна. Прошу меня простить.
— Ничего. Это с каждым бывает, — Оленька поднялась с места, стряхнула с юбки крошки печенья — какая же дура эта Котова, даже салфетки подать не догадалась. — И… вот ещё. Пока я не забыла. Уточните, пожалуйста, происхождение Русакова, и… — она немного задумалась. — И Сазоновой. Да. Этих двоих. Мне кажется, им не место в административном секторе.
И, не дожидаясь ответа Змеи, Оленька вышла из кабинета, выпрямив спину и царственно подняв голову.
Глава 8. Караев
— Тимур…
Он не оглянулся. Продолжал, не торопясь, застёгивать пуговицы на кителе, снизу-вверх, как привык. Дошёл до самой верхней, просунул гладкую блестящую пуговицу в петлю, поправил воротник, почувствовав, как жёсткая ткань упирается в гладко выбритую кожу подбородка, выпрямился и только после этого обернулся.
Она сидела на кровати, поджав к груди ноги и натянув на себя одеяло. Тонкие волосы, непонятного оттенка — такой бывает у домашних мышей, не серый и не коричневый, а что-то среднее — едва доставали до острых, почти девчоночьих плеч. Она и сама была похожа на мышь, тощую, пугливую, с бегающими глазками на треугольной, вытянутой, как у мыши физиономии, и, казалось, если прищемить ей хвост — если б он у неё был, этот хвост, — она заверещит, пронзительно и резко, забьётся, захлёбываясь собственным визгом, и тогда можно будет лениво наступить на неё, перенеся на ногу всю тяжесть сильного тела, ощущая, как хрустко ломаются под тяжёлой подошвой армейского ботинка нежные тонкие косточки.
Караев медленно провёл взглядом по тщедушной, собравшейся в комок фигурке, и она правильно считала его взгляд, ещё больше втянула голову в плечи, продолжая смотреть на него преданно и покорно, со смесью страха и унизительного обожания, с какой жертва смотрит на хищника.
В системе жизненных ценностей полковника Тимура Караева все люди делились на хищников и жертв, эту простую истину он усвоил с детства.
Его отец был хищником — молчаливым, гибким, опасным. Неподвижный взгляд тёмных, блестящих глаз подчинял и завораживал, и мать глядела на отца с обожанием, замешанным на страхе и покорности, стремясь предугадать его малейшее желание, с готовностью броситься ему под ноги, распластаться, подставив под его сапог узкую, нервную, трепещущую от боли и наслаждения спину. Мать была жертвой.