Беда
Шрифт:
А тут еще раздался громкий скрежет взведенного наконец требушета, и на генуэзца полетел огромный ком горящей пакли. Он упал в середине судна, и хотя и не учинил большого пожара, но вызвал переполох, воспользовавшись которым, египтяне устремились вперед. Аминат обдал тяжелый смрад грязных человеческих тел и испражнений — это несло с нижней палубы генуэзца, где гребли прикованные рабы. Сама египтянка предпочитала сажать на весла вольнонаемных, которые могли быть полезны в бою.
Часть абордажной команды уже висела на вантах, готовясь спрыгнуть на палубу противника — полуголые
Вторая галера к этому времени тоже прибыла к месту схватки и, сделав полукруг, намеревалась ударить в другой борт генуэзского корабля. Его матросы тоже приготовились отразить атаку, ощетинившись у обоих угрожаемых бортов короткими пиками и потрясая широкими абордажными мечами.
С жутким треском шпирон первой галеры врезался в борт. Генуэзца сильно тряхнуло, и на его палубу хлынули завывающие египтяне. Некоторые из них свалились в воду, другие были заколоты пиками, но сопротивление команды купеческого судна было явно слабее, чем напор атакующих. По всему кораблю воцарился кромешный ад криков, стонов и звона скрестившихся клинков.
С бебутом в каждой руке Аминат ворвалась на вражескую палубу одной из первых, высматривая Дориа, однако ей никак не удавалось разглядеть его в хаосе боя. На нее бросился генуэзский моряк, намереваясь заколоть мечом, но она ловко ушла от удара и резко выбросила руку снизу верх, распоров противнику живот. Несчастный рухнул на колени, с недоумением созерцая собственные кишки на палубе, но кыпчачка вторым бебутом рубанула по его склоненной шее, почти отрубив голову. А потом бросилась дальше, продолжая энергично работать длинным кривыми кинжалами.
Корабль вновь сотрясся — в него врезался таран второй галеры, и тамошняя абордажная команда присоединилась к атаке. У защищающихся шансов не было, они стали бросать оружие и сдаваться.
Наконец Аминат прорвалась к корме, где увидела человека, ради которого шла эта битва. В окружении нескольких генуэзцев — видимо, приближенных — Дориа сражался упорно и яростно, словно сам шайтан. Несмотря на то, что он и его люди уже все были изранены, они не переставали разить мечами и перед ними валялось в крови немало нападавших.
Один из генуэзцев резко взмахнул рукой, и грудь Аминат клюнул метательный нож. Но он не пробил кольчугу — отскочил в сторону. Она закричала и кинулась в схватку. Однако та уже заканчивалась — последние помощники Дориа падали под ударами корсаров, а сам он был обезоружен и прижат к стенке каюты.
— Не убивать! — закричала половчанка, подскакивая к нему.
Она заглянула в глаза Дориа и содрогнулась, увидев в них великую пустоту, отсутствие всякого человеческого чувства. Это ощущение словно ударило ее и вызвало волну гадливости. Не понимая, что делает, она вскинула кинжал, намереваясь перерезать этой твари горло.
«Аминат, стой, — раздался в ее голове голос д’Эрбажа. — Он нужен мне».
Женщина медленно опустила кинжал, не отрывая взгляда от лица бесстрастно молчавшего пленника.
— Уведите его, — глухо сказала она, отворачиваясь.
Бой закончился, корсары грабили корабль, пленники, сбитые в кучу, понуро сидели на палубе под охраной.
— Госпожа! — услышала Аминат голос одного из своих слуг. — Подойдите сюда.
Двое ее матросов поднимали из трюма какой-то ковчежец — не очень большой, но явно увесистый.
— Мы не можем понять, что там такое, — продолжал слуга, открывая крышку.
Аминат увидела ряды бархатных гнезд, в каждом из которых плотно сидела запечатанная склянка. Она взяла один сосуд и растерянно посмотрела на мутноватую тягучую жидкость, которая там содержалась. Потянулась к пробке…
«Нет! — вновь раздалось в ее голове. — Оставь, там Беда!»
Половчанка с ужасом поставила склянку обратно.
«Осторожно возьмите это и тоже привезите мне, — приказал граф. — Только не разбейте, ради Бога, и не открывайте — иначе умрете все!»
— Ковчег ко мне в каюту, бережно, — велела Аминат. — Раненых, пленников, добычу — на галеры. Остальное — утопить.
Окрестности Флоренции, 23 октября 1347 года
Стены Флоренции и возвышающийся над ними купол ее древнего собора Санта-Реперата — по слухам уже начавшего разрушаться от старости — мы увидели издалека. На город уставился во все глаза не только Витторио, но и новые охранники, которые тоже никогда в нем не были. Но мне пришлось всех их разочаровать: я объявил, что заходить во Флоренцию мы не будем. Делать нам там было нечего — еду мы покупали в попадающихся по дороге деревнях, а больше нам в городе ничего не требовалось.
— Неизвестно, как там встретят чужаков из Сиены, — объяснил я в ответ на раздосадованное мычание своих спутников. — Еще лет десять назад таких, как мы, могли бы и вовсе избить и груз отобрать. Сейчас, конечно, до такого вряд ли дойдет, но испытывать судьбу все-таки не стоит.
Так что мы обошли город по широкой дуге, свернув с ведущей к нему большой дороги на лесную — более узкую и извилистую, на которой наши телеги с бочками начали подпрыгивать, рискуя перевернуться. Пришлось идти совсем медленным шагом, так что к тому времени, когда Флоренция осталась у нас за спиной, день уже клонился к вечеру.
— Дальше будет еще одна деревня, до нее примерно час пути — ночевать там будем, — сказал я своим спутникам, и они с мрачным видом пробормотали что-то в ответ. Медленная ходьба, как это часто бывает, утомила всех сильнее, чем спешка. Витторио так и вовсе, казалось, вот-вот заснет прямо на ходу.
В таком сонном состоянии мы шли еще где-то полчаса — пока нам всем не пришлось резко взбодриться от вида вооруженных людей, со всех сторон несущихся к нам из окружающей дорогу чащи. Я, признаться, плохо запомнил этот момент, но в памяти моей сохранилось, как они быстро и молча приближаются к нам, без криков и посвистов, какие в обычае у дорожных разбойников. Так что непонятно было, хотят ли они отнять у нас лишь кошельки, или еще и жизни. Однако же, как и всем остальным, мне тогда было не до попыток понять, чего хотят нападающие — надо было давать им отпор.