Беда
Шрифт:
Маэстро шабаша явился из теней совершенно беззвучно, но сразу привлек всеобщее внимание. Это был массивный мужчина в красной бархатной котте и черном сюрко. С золотой цепи на шее свисало перевернутое распятие. Лицо маэстро скрывала вольто, но некоторые знали, кто он такой — богатый торговец, владелец роскошного дома на Большом канале.
Подождав, пока вызванное его появлением волнение уляжется, маэстро обратился он к пастве.
— Товарищи, — сказал голосом звучным, но несколько монотонным. — Я призвал вас по очень важному поводу. Ныне не станем мы служить мессу, а празднество наше устроим позже. Сейчас
По поляне пронесся вздох удивления и восторга. И тут же издали, с той стороны, где мимо рощи проходила дорога, стал приближаться стук копыт. Вскоре послышались еще храп лошадей и скрип колес. Стало ясно, что едет повозка, может быть, даже мало кем еще виденное новое изобретение — карета. Но удивительным было то, что лошади, похоже, не замедлили бег, въехав в рощу.
— Свечи! — крикнул маэстро. — Приветствуйте господина нашего!
Тут и там в руках людей стали зажигаться длинные черные свечи. Они горели потусторонними синими огнями, распространяя серное зловоние. И тут на поляну выехал экипаж. Да, это была карета — запряженное двумя парами вороных монументальное сооружение, словно все выкованное из железа. Странно было, что оно не подпрыгивало и не раскачивалась на ухабах, а огромные кони встали недвижно, как неживые. Кучер, с ног до головы закутанный в черный плащ, тоже выглядел бездушной куклой.
Внимание присутствующих, впрочем, было приковано не к ним, а к черному балдахину, скрывавшему пассажира кареты. Вот занавесь дрогнула, показалась нога в красном сапоге с заостренным носком, и он явился. Рост прибывшего казался гигантским, и его еще больше увеличивала высокая шляпа. Незнакомец тоже кутался в плащ, так что на его лице видна была лишь седая борода да крючковатый нос.
Не говоря ни слова, он быстрым шагом подошел к роднику и встал там, озаряемый светом костра.
— Nema. Olam a son arebil des menoitatnet…* — пав на колени, начал маэстро шабаша.
Коленопреклоненный ковен подхватил:
— …Ni sacudni son ente. Sirtson subirotibed Summittimid…
— Встаньте, товарищи. Я доволен и рад видеть вас, — пронесся по поляне трубный глас, когда кощунственная молитва закончилась.
Голос был сильным и глубоким, но как бы не человеческим, словно вещала сама темная чаща, или древняя вода родника, или беззвездное черное небо.
— Яви нам себя, о, Примас! — попросил вставший с колен, но так и не осмелившийся поднять лицо маэстро.
— Я сделаю это в знак моего к вам благоволения, — вновь раздался колдовской голос. — Ибо вам, моим верным, совершить должно великое дело во славу мою.
В толпе раздались крики радости, равнодушные доселе лица словно загорались изнутри багровым пламенем.
— И потому, — продолжал Примас, — вам дозволено будет лицезреть меня во славе. Так смотрите же!
Его плащ как будто разом исчез, и люди взвыли от ужаса, граничащего с наслаждением.
Огромное голое, покрытое твердыми наростами, тело красного цвета на массивных копытах, венчалось козлиной головой с загнутыми рогами. Под ними желтым огнем горели два круглых глаза. Длинный тонкий хвост подергивался, словно у готового к прыжку тигра. Фигуру осеняли два развернувшихся перепончатых крыла. Тварь была андрогином — имела три груди и гениталии обоих полов.
И в довершение всего от гротескной фигуры стало вдруг исходить свечение — почти такое же, как от горящих на поляне свечей, но гораздо интенсивнее. Временами оно полностью скрывало Примаса, временами слабело. Мерцание это происходило в ритме его речи.
— Смотрите, смотрите на меня, люди! — взывало существо. — Кто подобен зверю сему? Кто посмеет сразиться с ним? Поклонитесь мне, люди, ибо даю ныне вам завет новый — смерть!
— Кто подобен зверю сему?! — взвыл маэстро, а за ним и все коленопреклоненное собрание. — Славься, Козлище с легионом младых!
Спроси кто у любого из присутствующих, сколько времени все это продолжалось, те бы ответили, что вечность. На самом же деле ночь еще не стала клониться к рассвету, когда Примас произнес:
— Сейчас вы исполните osculum infame** и все получите signum diaboli***. А избранные из вас завтра совершат во славу мою подвиг, убив врагов моих.
Этот ковен не раз уже исполнял обряд «срамного поцелуя», но свой анус для него всегда подставлял маэстро шабаша. Ни разу им не доводилось приникнуть к ягодицам самого князя тьмы, поэтому возбуждение толпы достигло градуса экстаза. Несколько человек вслед за маэстро затянули мрачный хорал, состоящий из неведомых слов. Под звуки его Примас повернулся спиной.
Она бугрилась мышцами и наростами, мощный позвоночник явственно выступал, переходя в хвост, сейчас поднятый и застывший знаком вопроса. Ягодницы же походили на две замшелые глыбы. Он слегка нагнулся, и они разошлись. И тут дьяволопоклонники, которых, казалось уже невозможно было ничем потрясти, вновь застыли от восторженного ужаса. В первый миг все решили, что существо испражняется, но это было не так — из ануса Примаса явилась морда другой твари! Она напоминала мохнатое насекомое с чем-то вроде пучка шевелящихся жвал и множеством блестящих, похожих на красные ягоды глаз.
— Приложитесь! — раздался приказ Примаса.
Весь ковен в нерешительности поглядел на маэстро. Тот тоже был явно растерян, заметно дрожал, и даже в полумраке было видно, как побелело его лицо. Но он будто против воли сделал к Примасу шаг, другой, опустился на колени и потянулся жуткой морде. Суетливые жвала обхватили его лицо, он вскрикнул, словно от внезапной боли, попытался дернуться, но оказался прочно зафиксирован. В тот же миг хвост Примаса молниеносно упал вниз и острым своим концом ткнул маэстро в шею.
Жвала тут же ослабли. Маэстро поднялся на ноги и повернулся. Губы его были окровавлены, а глаза совершенно пусты. Лицо стало подобным могильной плите.
— Приступайте, — мертвым голосом призвал маэстро, отошел в сторону и встал, безмолвно и недвижно.
Паства его — молодые и старые, мужчины и женщины, и даже несколько случившихся тут детей, последовали его примеру, словно неведомая сила влекла их к шевелящимся жвалам. Все получали поцелуй твари и укол хвостом в шею, отходили к маэстро и стояли, наподобие статуй. Лишь один ни за что не хотел присоединиться к ним. Он был на шабаше с самого начала, с возрастающим ужасом наблюдая за всем происходящим. Он бы давно уже бежал оттуда сломя голову, но его держало чувство долга. Однако теперь этот человек не выдержал — незаметно отступил в тень и, не разбирая дороги в чаще, бросился вниз по склону.