Беда
Шрифт:
И я уже видел такую склянку!
Правда, я все же поколебался несколько мгновений. Очень уж сложно было поверить в то, что вот эти люди, с виду самые обычные, ничем не примечательные, грязные и оборванные, являются теми прислужниками опасных врагов, о которых мне говорил отец.
Но потом человек, намочивший себе руки содержимым флакончика — в отличие от того, что я видел рядом с раненым разбойником, этот пуст не был — подбежал к небольшой группе людей, столпившихся возле одного из прилавков, и начал расталкивать их, старательно касаясь каждого из них. Теперь я окончательно убедился, что передо мной именно они — те, кто пытается
— Эй! — закричал я во весь голос, выхватывая меч и бросаясь на «нищего». — Хватайте этих оборванцев! Не давайте им ничего трогать!
На меня уставился весь рынок. «Нищие» тоже — возможно, они сперва не поняли, что нашелся кто-то, кому известно, чем они занимаются. А все остальные не поняли, ни о ком я говорю, ни с чего вообще уважаемый с виду торговец поднял шум.
— Вот эти! — продолжил кричать я, указывая на псевдо-нищих мечом. — Они наводят порчу на ваши товары! И на вас самих! Я их знаю, они уже делали это во Флоренции! Держите их!
Эти мои слова возымели действие — наведения порчи торговцы и покупатели испугались. И в общем-то, это ведь была не такая уж и неправда…
— Они у меня все перетрогали! — завопила торговка яблоками и кинулась через дорогу на «нищих», едва не опрокинув свой прилавок. Большинство остальных последовали ее примеру, и пятеро оборванцев бросились врассыпную подальше от дороги.
Только одна из них, молодая женщина с превратившимися в сосульки темными волосами, наоборот, метнулась ко мне — и в руке у нее была зажата такая же маленькая склянка, какую я до этого заметил у ее спутника.
— Умри! — крикнула она, выплескивая из склянки жидкость в мою сторону.
Несколько капель попали мне на лицо, но я не обратил на это внимания. Перехватив свободной рукой ее руку, я вывернул ее, заставив опуститься на колени, и приставил острие меча к ее горлу:
— Где вы уже успели побывать? Говори!
Ее глаза были совершенно безумными, остановившимися. Несколько раз она открыла и закрыла рот, словно и хотела ответить, да не могла сделать этого. Отец говорил мне, что эти люди полностью лишены воли, что у них уже нет человеческой души, так что их невозможно заставить сделать что-либо против их хозяев. Но, наверное, в это я тоже не смог поверить до конца, и поэтому не убирал меч, ждал, что она все-таки ответит или хотя бы даст мне какой-нибудь знак…
Но она вдруг, не отрывая от меня страшного взгляда, рванулась вперед — так внезапно, что я не успел убрать меч.
Вновь, как и давеча, брызнула на меня теплая кровь, женщина захрипела и завались на бок, увлекая за собой так и торчащий в ней меч. Я потрясенно смотрел на дергающееся в пыли тело.
— Они были в нашей деревне! — услышал я голос еще одного торговца и заставил себя оторвать взгляд от трупа «нищенки». Большинство прилавков были перевернуты, овощи и фрукты раскатились по дороге, куры и цыплята разбегались в разные стороны… А вот пятеро «нищих» были здесь — избитые, еще сильнее оборванные и — с такими же безумными глазами. Местные жители крепко держали каждого из них за руки и за волосы.
— Не выпускайте их! Это очень опасные преступники! — громко сказал я. — Их надо сдать капитану народа — я его знаю и сейчас пойду к нему. — Не дайте этим людям сбежать или покончить с собой, как эта женщина!
Потом я повернулся к своим спутникам, которые, увидев устроенный мной переполох, прибежали к рынку и даже успели поучаствовать в ловле злодеев. Джованни засовывал меч в ножны, Джузеппе потирал разбитые костяшки пальцев, Камилло скривился — не то от боли, не то из-за того, что ему опять пришлось драться.
— Нам придется здесь задержаться, — сказал я им. — И оставить здесь одну нашу бочку. Охраняйте их пока, я скоро вернусь. А ты, Витторио, — обратился я к переодетой девушке, — можешь пойти со мной в город — я покажу тебе дорогу к университету.
— Синьор Джулиано! — шагнула она ко мне, сложив руки в умоляющем жесте. — Позвольте мне… идти с вами дальше! В Венецию… А в университет я пойду… на обратном пути. Если можно…
Руки у нее дрожали — да и не только руки, ее всю била крупная дрожь, хотя солнце светило не по-осеннему жарко. И кажется, дело было не в испуге…
— Ты же так рвался учиться? — изумился я.
— Да, но вы… вы делаете какое-то очень важное дело, я же вижу, — сказала Виттория, подходя еще ближе и заглядывая мне в глаза. — Вам нужен каждый помощник, и я… тоже могу пригодиться.
Чего мне сейчас не хватало, так это споров с взбалмошными женщинами, которые сами не знают, чего хотят! Но оставлять ее в Болонье, теперь, похоже, и правда было нельзя.
— Ладно, жди меня здесь с остальными. И вот что — налей в чашку чуть-чуть вина из бочки, умой им лицо и… свою царапину на руке протри, наверное. Я потом объясню, зачем это нужно, — сказал я и быстрым шагом направился к городским воротам.
Окрестности Венеции, 30 октября 1347 года
Ковен собрался в день неурочный — не было никакого большого праздника, ни церковного, ни древнего. Маэстро шабаша за несколько дней разослал известие о сборе всем его участникам — и на островах, и на материке. Лишь завечерело, в буковую рощу на вершине холма, в месте пустынном и диком, стали подтягиваться колдуны с ведьмами. Хотя, правду сказать, сомнительно, что многие из них поистине обладали волшебными силами.
При свете факелов и небольшого костра несколько десятков человек в ожидании маэстро расположилась на поляне у трехсотлетнего, молнией разбитого корявого дерева. Под его корнями беззвучно сочился родник с черной ледяной водой. Люди ковена сидели и стояли молча, многие отвернувшись друг от друга — словно пребывали в одиночестве, погруженные в сумрачные видения. Никаких приветствий и бесед, лишь кое-кто наигрывал на принесенных флейтах и тамбуринах, виолах и волынках. Они должны были зазвучать дикой какофонией в кульминационный момент шабаша, но сейчас музыканты лишь испытывали их.
Две ведьмы, которым, видимо, было скучно просто сидеть, слегка пританцовывали под музыку — спина к спине. Одна была крестьянкой — босой, в шнурованном лифе и юбке чуть ниже колен. Вторая — явно девушка из богатой городской семьи, в пышном многослойном костюме — камиче, гамурре и мантелло, на высоченных чопинах, в которых она переставляла ноги не очень уверенно. Но бесстрастно-равнодушное выражение лиц обеих женщин делало их почти неотличимыми друг от друга.
Судя по виду, здесь вообще были люди всех сословий — от молодых дворян в узких жиппонах и долгоносых пуленах, с драгоценными перстнями на пальцах, до босоногих оборванцев в одних грязных, вонючих рубахах и брэ. Иные были в звериных личинах или еще более жутких белесых вольто. Но многие не считали нужным скрывать лица — все равно тут никто никого не рассматривал.