Бегство (Ветка Палестины - 3)

Свирский Григорий Цезаревич

А начать было страшно: андроповская машина работала без сбоев. Шли то "шпионское дело" Щаранского*, то процессы Орлова*, Гинзбурга*; а затем и всю хельсинкскую группу под гусеницы. Идти следом?.. Когда решились, успели выпустить три номера журнала "Варианты", один попал на Запад, вызвал у итальянянских социалистов восторг. Андрюша Каплин, которого заложили свои же, в Лефортово молчал, как рыба, а лубянских допросов не вынес. Похоронили уже без Саши, которого "Столыпин" увозил к новой судьбе...

"Дов, конечно, клещем вопьется: кто предал? Имени не дождутся, скажу БК, и все. Не он один предал. Вся боевая пятерка... Пожалуй, можно кличку: Трегуб. Это ведь интересно Дову, а? Каков он, искренний

социалист, за пять минут до краха социализма? Какова трегубовщина? Ведь за этим судьба русской интеллигенции, судьба эпохи".

Трегубовщина представлялась Саше в виде геологического разреза шахты "Центральная-бис", в штреках которой он обнаружил следы метана, и пытался закрыть шахту. Дирекция усилила вентиляцию, перепроверила, вроде нет опасности. Строптивого геолога Казака сперва жестоко избило высланное сюда, за сто первый километр от Москвы, ворье, "фуфаечники", которых хлебом не корми, дай избить "пиджачника." А когда предупреждение начальства не подействовало, Сашу заменили другим, покладистым, а самого вытолкнули с блестящей характеристикой в московскую аспирантуру. Туда и пришла весть: шахта "Центральная-бис" взорвалась, унеся десятки жизней... На шахте Саша изнемогал от грунтовых вод, в Москве от водянистых, не лишенных остроумия речей и статей Трегуба, который, примеряя себя к истории России, подшучивал, что он и Достоевский принадлежат к одному великое ордену теоретиков-эпилептиков.

Для своих неполных двадцати лет БК, и в самом деле, был образован ошеломляюще. Сколько раз и он, и Саша Казак бродили по морозной Москве, и он оценивал Сашины студенческие прозрения играючи, на бегу: 'Так, это "Закат Европы" Шпенглера. Тут проглядывает Авторханов. А это Бухарин, "Заметки экономиста..." И почти всегда угадывал, - профессор!

"Профессор?
– с иронией думал Саша позднее, когда за ним запиралась дверь карцера.
– Пустая порода, которую вывозят в отвал".

Общаться с безусым профессором было тяжело. Он работал лишь, как шутили все, "в режиме вещания".

Увы, вот так же, в режиме вещания, он и предал Сашу со всеми потрохами. Все остальные "раскаявшиеся" подпольные сочинители отвечали судье уклончиво, скупо, и тот был вынужден оглашать их показания на Лубянке, которые они сквозь зубы, - некуда деваться!
– подтверждали. БК явился на суд отдохнувший, загорелый, видно, только что с Черного моря. Он, как раскаявшийся, тоже был лишь свидетелем, ему ничего не грозило; он приветствовал его, Сашу, одиноко сидевшего на скамье подсудимых, широким жестом руки, как старого друга, улыбнулся судье, рассказал о своих отношениях с подсудимым с такой степенью детализации, с такими подробностями, которые ни прокурор, ни суд знать, конечно, не могли, знал только он, "Трегуб". Теребя мальчишеский хохолок, он подтверждал прокурорские догадки вдохновенно. Чувствовалось, ему и на ум не приходило, что в его ситуации прилично изобразить некую стесненность, что ли, вынужденность показаний, которые гробят его товарища...

"Это как на "Центральной-бис"... Метан скопился на дне... души. Опаснее метана НРАВСТВЕННОЕ ХАНЖЕСТВО. Двойной моральный стандарт. В теории - Максим Горький: человек - это звучит гордо. А на деле? Кем он, ломовой геолог Саша Казак, был для него, Трегуба, идеолога из диссидентской элиты? Да обычным "технарем", лошадью на нижнем горизонте, для откачки воды... Привезти двухпудовый рюкзак со шрифтом из Петрозаводска, листовки закладывать в почтовые ящики, - Саша, кто же еще?

Во время последней встречи с жизнерадостным Трегубом шел снег, они стряхивали его со своих пальто. А снег не утихал, пальто были белыми... Саша только что разошелся с женой, хотел сказать об этом Трегубу, но увидел, что Саша Казак, как личность, идеолога не интересует совершенно. .Лошадь тянет накладывай доверху, попала в капкан -

давай на живодерню. Профессиональный революционер!..

Может быть, все они такие, от Ленина до юного гения Бори Третуба, о котором останется в истории разве что четверостишие, которое гуляло по Москве: "О, эти гении! Мне они любы: Они одноглазы, двулики, Трегубы". "Стоп!
– оборвал свои размышления Саша, уползая от раскаленного солнца под теневой уголок навеса.
– Во-первых, эти стихи давние, кто-то, не сам ли Маяковский, посвятил их иному Трегубу, критику, который из Маяковского веревки вил... Боре пришлись впору... по нравственному сходству. Так же, как прилепили заодно и кликуху "Азеф".

А что мудрить? Парня раздавила Лубянка. Честолюбив был бешено, - и вдруг спутали ноги. Вот и изображал на суде неуязвимость правоверного марксиста. Лубянка и не таким рога обламывала. Ставить это БК в вину? Это не вина, а беда. Лишь так его Дову и подавать. Осторожно. Угробить можно и обмолвкой: Дов был на Западе, по политическим процессам и зекам, первоисточником, возле него и сейчас пасутся разные "советолухи", как он называл специалистов по Советскому Союзу.

Саша высмотрел в темно-зеленой воде красную резиновую шапочку Дова, подумал о том, что важно не забыть и о Вадим Яныче Альбрехте, рассказать о нем. Вот кто из горемык самый светлый! Его работу "Как вести себя на допросах?" Саша знал, как таблицу умножения. Сколько раз следователь взрывался исступленно: "Что?! Вопрос не по вашему делу?! Альбрехта изволили изучить?! " Альбрехт, конечно, выручил...а вот что говорить о маме? Захочет ли она, что б ее склоняли на все лады? Но, с другой стороны, почему бы Дову не знать... Ведь она прятала его записи, книги? Ее таскали на Лубянку? Пускай и маму встретят в Лоде, как его... В конце-концов, он маме обязан: не сошел с дистанции.

Саша на всю жизнь запомнил, как привели его из камеры на очную ставку. С кем угодно ожидал очной ставки, но - с мамой?!

Стоит у окна в кабинете некоего Гаруса, старшего следователя, теребит в руках пропуск.

– Сашенька, подумай, кто сейчас Генеральный секретарь, - говорит мама. А что тут думать, когда у следователей на стенках никаких портретов не осталось, кроме Председателя КГБ Андропова.
– Будешь упрямиться, - голос у мамы дрожит, губы белые, - станут добавлять тебе сроки. Никогда не увидишь ни маму, ни деда: нам не так уже много и жить осталось...

Как нашел тогда нужные слова?! "Значит, все, чему ты меня учила, вырвалось у Саши горячечно, - все мои представления о порядочности и человеческом достоинстве, значит, все это ничего не стоит?! Все это лишь для разговоров за чайным столом?!
– А потом уж просто единым всхлипом: - Пойми, от меня ждут отказа от самого себя, ждут низости... Ты моя мать, я твой единственный сын, ты имеешь право потребовать, чтоб я кинул этим прохвостам свое покаяние, никто меня не осудит. Я это сделаю, но потом у меня уж не будет жизни. Мне будет тяжелее, чем если бы я до конца своих дней сидел в тюрьме... Кто знает, чем это кончится?! Выброшусь из окна, сопьюсь?!" - И ведь понимал, скот этакий! что мама от меня такой жертвы не потребует. И не потребовала, конечно. Нашла в себе силы сказать:

– Саня, родной мой мальчик, решай сам! Как ты считаешь правильным, так и делай!..

Что тут началось! Следователи такого поворота и представить не могли. Целые сутки загоняли несчастную женщину в оглобли, а она вдруг рвани в сторону, как норовистый конь... Не дав договорить, выпихнули ее из кабинета. А уж на него-то накинулись скопом, заорали хором: - "Что же вы с матерью сделали?! Вы убили ее!.." И одновременно подбрасывают новые вопросы по делу, пугают, советуют... Действительно специалисты. Есть профессионалы-психологи, которые умеют человека поддержать, а есть другие профессионалы, знающие как человека сломать, без мордобоя сломать, превратить в тряпье...