Бегство (Ветка Палестины - 3)
Шрифт:
На другой день отправились в Кирьят Кад. Дов окинул профессиональным взглядом побелку, просохшие рамы, каменный пол, книжный шкаф из красного дерева на временных белых ножках местного производства. Заглянул в небольшую "детскую", которую, как слышал, Эли отвел для Ёнчика. Эли подтвердил: мальчик переберется сюда через год, как только ему исполнится шестнадцать.
Дов удивился: - А почему Ёнчику страдать до шестнадцати? У евреев бармицва в тринадцать... Раньше не разрешают?.. Ёнчик видел подарок?
– Заглядывал, спит и видит, когда уйдет к деду.
В углу детской стоял свернутый рулоном ковер, привезенный прямо из магазина. Большой ковер - во всю комнату. Дов отвернул край, попробовал ворс.
– Мать честная!- воскликнул.- Персидский! Мальчишке?!
– Ах, Дов, кто у меня еще остался?' - И нахмурился: зятек его, отец Енчика, Гади, по-прежнему Енчика поколачивал, хотя тому все можно было объяснить: он - логик! "Шалун, неслух, - оправдывается Гади, -сестренок смешит, отца передразнивает..." Эли помолчал, сообщил деловито, что Ёнчик неделю назад завоевал на школьной математической олимпиаде первое место.
– И улыбнулся горделиво, словно это он сам вышел победителем.
Дов еще раз пощупал персидский ковер.
– Первое место, говоришь, занял? Ох, затопчут мальчишки ворс, выльют на него чернила... Ну, и тяжел! Бери за край, положу пока у себя, где посуше. Дов поставил на середину гостиной табурет, влез на него, принялся ввинчивать в потолок свой подарок Эли французскую люстру с хрустальными подвесками. Такая же висела в его доме, и нравилась Эли. "Не люстра, а стеклянный водопад", помнится, восклицал Эли удовлетворенно.
– Коттедж от твоей люстры не ухудшится.
– Не украдут?;
– Не бывало такого.
Прямо с табуретки, щурясь от солнца и бетонной крошки, сыпавшейся от дрели, Дов начал задуманный им "генеральный" разговор, которому тут никто не мог помешать. Где-то заодно и о Курте Розенберге сможет упомянуть, когда придется к слову...
– Знаешь, Эли, если б не Наум, у меня, наверное, голова раскололась. Ходил после еврейского конгресса сам не свой.
– Дов спрыгнул на каменный пол, грохнув своими рабочими ботинками, сказал, садясь: - Тянут Могилу в друзья русской алии, в герои Сиона.
– Зачем?..
– То есть как это, зачем?
– Ты же знаешь, что он за птица! Хотя ты зелененький, из другой эпохи... Могила давно на пенсии, из своего кибуца носа не высовывал. Спрашивается, почему вдруг тащат за уши? Даже медальку повесили... И я понять не мог. Только Наум открыл мне глаза.
Наум, и в самом деле, открыл Дову глаза... В Израиле небольшим тиражом вышла книга документов под названием "Теперь или никогда", протоколы рабочей партии Мапай за 1946-1948 годы. Два автора, журналист и историк, провели скрупулезное расследование. Картина предстала впечатляющая.
Когда Сталин намеревался превратить Израиль в свою вотчину, палестинская компартия внедрила в Мапай свою агентуру, - взорвать ненавистных Сталину социал-демократов изнутри. Тщательно разработанная операция называлась "Троянский конь". Внедрили университетских ученых и... профессиональных убийц. Один из них, как выяснилось, убил Арлозорова, любимца партии Мапай, коммунисты же от науки охотно занялись своим прямым делом - фальсификацией истории.
Дов нисколько не удивился, что агентом компартии, а тем самым, агентом КГБ, поскольку палестинскую компартию Москва всегда держала на короткой сворке, оказался знаменитый профессор-историк Шмуэль Этингер?. Встречался он с Этингером - "маститый историк" сумел внедриться в Мапай, как никто другой: был главным консультантом Министерства иностранных дел по проблемам европейского еврейства. И, конечно же, главнейшим - по России у всевластного Шауля бен Ами, полномочного представителя Голды Меир.
– ... Я в Шереметьеве от КГБ оторвался, а в Лоде к ним и попал, в те же самые руки. Меня Могила в Вене встречал, а потом каждый шаг контролировал. Дов прошелся по гостинной, не заметив, что оставляет грязными, в засохшей глине, ботинками следы на полу. Развел вдруг руками, так бывало всегда, когда он а волнении начинал разговаривать сам с собой. Снова повернулся к Эли:
– Теперь дошлые газетчики вычисляют, кто еще вылез из "Троянского коня"? Намекают и на Шауля бен Ами.
– Может быть, не без оснований?
– Н-нет, не верю! Тут любопытно другое: спелась власть с агентом. Душа в душу работали. Почему, думаешь? Голда Меир приказывала: не злить Россию! А этингеры ради того и внедрялись. Как тут не понять?!
Когда мы стали подымать еврейство Штатов в защиту советских евреев, Голда тут же высказалась: "Поставить алию на место!" Шауль кричал на израильтян, требовавших начать алию русского еврейства: "Зубы выбью!" Опять этингерам по шерсти. Дать по зубам для них первое дело... Это, как понимаю, и роднило Могилу с лазутчиками-коммунистами: общая безнравственность. Бесцеремонность. И для сионистов, и для коммунистов человек - ноль без палочки, строительный материал, мусор... А теперь "отмазывают" Могилу от шпионов-лазутчиков, спасают товарища по партии... Как тут, повторю, не понять, отчего вытянули Могилу на трибуну Международного конгресса, придумали ему "медальку имени Визеля" - чист он! Чист! Как и все мы...
– Дов щелкнул по пачке "Мальборо", вытянул сигарету, закурил, искоса взглянул на Эли.
– Самое время появиться и нашей книге, Эли. Все скажу. Как месили нашу алию, почему приближали к себе просоветских холуев. Как стравливали нас друг с другом, - до сих пор в Кнессете от русских евреев ни одного депутата, а по закону быть им не меньше десяти. Начнем работать? Что теперь-то мешает?
В глазах Эли мелькнул испуг. Ответил не сразу, Дов понял, каков будет ответ. "Интеллигент советского разлива не может признаться, что боится собственной тени, - мелькнула у Дова насмешливая мысль.
– Возведет турусы на колесах".
– Дов, - вполголоса начал Эли, прямо глядя Дову в глаза и отмахиваясь в досаде от его папиросного дыма.
– Весь твой опыт честно, без прикрас изложим. И что? Думаешь, это укрепит веру людей в Израиль?.. На мой взгляд, надо помогать людям выжить, вдохнуть в них веру, а мы взбодрим эпитафию на могиле... государства. Мол, все идет прахом, спасайся, кто может!
– Заметив усмешку Дова, добавил торопливо: - Вот если б мы точно указали... прибегну к ленинской терминологии, он умел формулировать! Указали то главное звено в цепи, взявшись за которое можно вытянуть всю цепь... ту цепь, которой опутан Израиль по рукам и ногам - тогда другое дело.
"Как человек в страхе, так к Ленину кидается" - грустно отметил Дов про себя.
– ... Где оно, это звено?
– повторил Эли оживленно, по-своему оценив молчание Дова.
– Хочешь скажу?!
– с вызовом произнес Дов.
– Слушай! Однажды американец, который строил в Израиле торговые центры, - ты знаешь ero! спросил, кто мой хавер Кнессета? Искал, к кому обратиться за поддержкой. Я впервые задумался: а кто он, мой депутат? Так ведь нет у меня депутата. И ни у одного израильтянина нет. У нас, как ты слышал, голосуют не за человека, а за партийный список. Список рабочей партии, список Ликуда, ну, и прочее. Кто заседает в Кнессете? Люди, которые в ответе только перед своими партийными боссами. А о нас с тобой они вспоминают лишь на предвыборном базаре... Хочет такой Кнессет изменений? Да они для него смерти подобны! "Не заметили" даже полуторамиллионной демонстрации в Тель-Авиве, требовавшей изменить нашу сволочную выборную систему. Да и кто может это сделать? Только тот же Кнессет, но ведь честные выборы тут же сметут "списочных" хаверов Кнессета, - зачем им перемены?.. Потому какая бы партия ни пришла к власти, - "ото давар" - всё едино, один черт, Эли: премьеры лгут, кабланы шантажируют, банки воруют, и все сходит им с рук. После войны на каждого немца по плану Маршалла потрачено сто долларов, и Германия поднялась. А здесь на каждого израильтянина дают по тысяче каждый год, а все мы по уши в дерьме, с протянутой рукой ходим. Без дна бочка... А тронь-ка сановного вора- министра или его зама. Рассыплется правительственный блок, собранный с миру по нитке. "Избранники" потеряют власть. "Ганеф ми ганеф потур", говорит израильская поговорка. Вор, укравший у вора, свободен от наказания. Чист. В этом трагедия страны. Главное звено", как ты говоришь.