Белая кость
Шрифт:
Лейтенанту потребовалось совсем немного времени, чтобы разнести в клочья все построения Бекешева:
— Ерунда все это, штабс-капитан. Во-первых, не вижу смысла в такой акции. Изгнание? Да, это было. Евреев изгоняли, религиозные секты, меньшинства… Но тотальное уничтожение — это бред. Не вижу смысла в такой акции. И потом, чтобы осуществить это, для начала народ надо загнать в гетто. Одно только это невозможно в наши дни — мы навсегда покинули средневековье, — немец помолчал немного и издевательски закончил: — Если только в России. У вас пространства, миллионам места хватит.
Бекешев хотел ответить, но лейтенант сменил тему, посчитав ее исчерпанной:.
— Оставьте мне мой пистолет, — хмуро сказал он. — Возьмите себе обойму, и хватит с вас одного.
— Я люблю ваши парабеллумы. Оба нужны, я одинаково метко стреляю с двух рук, — не удержался Бекешев от мальчишеской похвальбы.
— Вот и стреляйте. Это вам больше подходит, — немец презрительно усмехнулся. — А в философию не суйтесь, она вам просто недоступна. Кстати, в университете я ничего не слышал о русских философах.
Дмитрий даже засопел от обиды. Хотел было ответить, что о немецких тоже ничего не слыхал, но вовремя прикусил язык. Отвечать так значило признать не только свою необразованность, но еще и расписаться в глупости. Он где-то слышал разговоры о немецкой философии… Даже фамилию может припомнить. Нет… Кто-то там на «Г» или на «К»… Настроение испортилось. Обозвал себя нехорошим словом за хвастовство, огорчился, что не умеет, как Павел, выражать ясно свои мысли. Больше не вступал в разговоры со своими пленниками.
Время пролетело незаметно. Их потревожили только один раз, когда стали стучать в дверь. Петер раскрыл было рот, но Бекешев приложил палец к губам, а вторую руку положил на рукоятку пистолета, и проводник поперхнулся собственным голосом.
Когда за окном стали часто мелькать дома и поезд явно замедлил ход, Дмитрий понял, что пришло время расставания со спутниками. Он встал с полки, открыл шкафчик и к радости своей увидел салфетки. Вытащил сразу охапку и, схватив одну из них, подошел к лейтенанту. Завязал ему рот. Затем второй салфеткой завязал рот Петеру, третью потратил на Матильду. Дмитрий снял часы с руки лейтенанта, который с презрением смотрел на него. Бекешев только усмехнулся в ответ. Положил часы на стол и залез к нему в карман, вытащил кошелек и, раскрыв, извлек из него все марки. Ощупал китель Петера, нашел потайной карман и вытащил оттуда деньги.
— Лейтенант, смотрите на часы, когда я уйду. Через десять минут, повторяю — не раньше чем через десять минут — можете приступить к своему освобождению. Если начнете раньше, пеняйте на себя. Я вас не пощажу. Насчет денег — приношу свои извинения вам и проводнику, сейчас они мне очень нужны. Долг обоим верну после войны с процентами. Прощайте, господа. Рад был знакомству с немецкой женщиной, Матильда, — Бекешев кивнул всем и вышел из купе, прихватив свой саквояж и нож.
Они начали барахтаться, стремясь к освобождению сразу же, как только Дмитрий закрыл дверь.
Матильда завертелась на полке, приближаясь к Петеру. Уткнула лицо ему в грудь и, проведя им несколько раз вверх-вниз, содрала повязку со рта. Потом, ухватив зубами салфетку Петера, стащила и ее вниз к подбородку. Петер начал ловить ртом воздух, а женщина не теряла времени даром — она хотела освободить рот лейтенанта, понимая, что именно от него получит указания, как быть дальше. Когда она протискивалась между Петером и стенкой купе, а лейтенант уже подставлял лицо в ожидании освобождения, дверь открылась и вошел Бекешев, одетый в форму обер-лейтенанта.
— Мы же договаривались, господа, — сделал он круглые глаза.
Все замерли в ужасе, когда Дмитрий достал из-за пояса пистолет.
Матильда готова была заверещать, но Бекешев грозно сказал ей:
— Молчать! Тебя трогать не буду, хотя ты больше всех заслужила. А с вами, лейтенант, будет другой разговор. У наших союзников есть хорошее выражение: на войне как на войне.
Он стремительно шагнул к офицеру, и тот не успел даже отреагировать на удар. Рукоятка пистолета опустилась ему на голову, и лейтенант отключился. По лбу побежала тонкая струйка крови. Бекешев точно знал, что голова лейтенанта не пробита. В школе его обучали наносить такие удары рукояткой, чтобы враг оставался живым, практически невредимым и только терял сознание.
Мелькнуло на мгновение, что лейтенант все же недруг. И может быть, следовало ударить его так, чтобы он никогда не оправился. В бою Бекешев его бы не пощадил. Но сделай он такое сейчас, в душе надолго осталось бы гадостное чувство, что отомстил за унижение, которому подверг его лейтенант в «философском» споре.
— Десять минут, — повернулся он к Петеру и Матильде. Вышел не оглядываясь, зная наверняка, что десять минут эти двое даже не пошевелятся.
Он вышел на перрон вместе с остальными пассажирами поезда. Через несколько минут затерялся в привокзальной толпе.
29
Следователь контразведки получил все сведения о передвижениях Бекешева через день после того, как штабс-капитан исчез в привокзальной толпе Бреслау.
Ганс, очнувшись через пару часов, сначала не мог понять, почему он вдруг потерял сознание. Это не могло быть приступом эпилепсии — он всегда чувствовал его приближение. Через секунду до него дошло, что он связан, а рот замотан. Попытка развязаться не увенчалась успехом, удалось только рот освободить.
После того, как он потратил более сорока минут, Ганс плюнул на гордость, подкатился к двери и, дождавшись, когда пойдут на работу соседи, заорал:
— Помогите! Помогите!..
Соседи взломали дверь через двадцать минут. Ганс выпроводил их и бросился к ящику, где хранились деньги. К его громадной радости марки лежали на месте. Но все остальное, включая документы, ключи от машины и карманные деньги, исчезло. Ганс решил, что его элементарно ограбили. Ему еще повезло, что вор не заметил сбережений, спрятанных под бумагой. Он выскочил на улицу и увидел, что негодяй не побрезговал и его машиной. Помчался в полицию… В помещении его ждал сюрприз: портрет «Вернера» висел на самом видном месте. А дальше все было просто: парня передавали по инстанциям, пока он не попал в контрразведку. Там-то он все честно и рассказал. Офицер посмеялся в душе над его дебильностью. С Ганса сняли показания и отпустили, посоветовав в следующий раз не быть таким доверчивым. Рассказ Ганса ушел по телеграфу к следователю.