Белая кость
Шрифт:
— Сколько еще до города? — спросил он.
— Через двадцать минут приедем, — четко ответил шофер.
— Ты знаешь, где комендатура?
— Так точно!
— Высадишь.
— Слушаюсь.
— Почему не в армии?
— Забраковали, господин обер-лейтенант. Эпилепсия… Не повезло.
— Не повезло? — невольно усмехнулся Бекешев.
— А как еще это расценивать? Все мои школьные друзья с уже с железными крестами. Даже евреи, которых я в школе исправно поколачивал, и те!.. Смотрят на меня теперь сверху вниз!.. А ведь это я, не они, был первым заводилой в школе и всю жизнь мечтал об офицерском мундире.
— Да, не повезло тебе. А на фронте нужны такие, как ты, — заводилы, решительные ребята. Из таких и выходят настоящие солдаты!.. — напыщенно произнес Бекешев. Забрезжил план. — Что же ты, так ни разу и не надел форму? Неужто твои школьные приятели не дали тебе ощутить, что такое мундир солдата? Или ты не просил?
— Еще как просил… — парень даже руку с руля снял, чтоб махнуть безнадежно. Машина тут же вильнула, и немец виновато взглянул на Бекешева. Но «обер-лейтенант» не обратил внимания на такую мелочь. Только кивнул понимающе.
— Но моих школьных друзей будто подменили — все такие важные стали.
— Да-а… — протянул Бекешев. — Я тоже никому своего мундира не давал. Старший брат просил — и даже ему не мог! Он у меня сухорукий… Думал на невесту надеть в шутку… Она из этого города. Не дождалась, замуж вышла и даже не написала об этом. Я приехал, машину отпустил, а она уже с брюхом… Знал бы… — Он махнул рукой, не представляя, как быть дальше. Ему позарез нужна одежда этого парня. Но сам он не может предложить поменяться. Немец сразу заподозрит неладное. Надо продолжать игру, пробовать варианты, искать… он не будет убивать человека.
— Что же это она, сука!.. — искренне возмутился парень. — Вы за нее кровь проливаете, а она ждать не могла? Это совсем не по-немецки!..
— Точно! Где они, наши белокурые Брунгильды — сильные, верные, нежные, любящие своих рыцарей, терпеливо ожидающие их прихода с полей битвы… Все вырождается! Теперь вот даже не знаю, куда податься, как время отпускное убить. Да и девочка бы не помешала — верность-то уже хранить не надо. А ведь был по-рыцарски верен. Ты хоть знаешь, есть ли такое заведение в городе, где можно расслабиться?
— Все заведения на фронт подались. Да у нас и было-то… Но у меня есть пара девочек. С ними можно отдохнуть. Вам, господин обер-лейтенант, это не помешает. Я заметил, когда вы вздремнули, — парень повернулся к Бекешеву и заговорщически подмигнул.
— Да! Это на фронте не до женщин… А вот когда в тыл на отдых отводят, сразу вспоминаешь, что мужчина. Пуговицы на ширинке отлетают. Там сейчас проститутки и зарабатывают. А я не ходил, ехал к невесте весь в ожидании… А-а, — Бекешев опять махнул рукой. — Так что, эти твои девочки? Не уродины, надеюсь?
— Какие уродины? Сейчас такой выбор… ого-го! — парень был рад оказать услугу офицеру, который не корчил из себя зазнавшегося фронтовика.
— О! Если хотя б одна из них блондинка, как моя бывшая невеста, надел бы на нее мундир и шлепал бы по заднице до покраснения, — Бекешев грубо хохотнул. — Знаешь что? Давай-ка их! Я выберу, а может, обеих возьму — силу-то накопил. Меня сейчас на взвод девочек хватит… Не надо в комендатуру, всегда успею. Заруливай в гаштет. Там меньше вопросов задают насчет девочек. Я сниму номер и подожду, пока ты их привезешь, — Бекешев выдержал паузу и с ноткой интимности продолжил: — Если захочешь, можем вчетвером развлечься. В процессе поменяемся. Я сегодня не ревнивый, и ты мне понравился. Я бы такого, как ты, взял к себе в роту — ну и что, что эпилептик? У меня очкариков много — и воюют не хуже других! Как звать?
— Ганс!
— Хорошее немецкое имя. Зови меня Вернером, Ганс. Кажется, приехали в город? Заруливай в гаштет.
— А зачем в гаштет? У меня квартира пустая, — захлебнулся Ганс от восторга, что не расстанется с офицером и, может быть, посоревнуется с ним в постельном сражении, как он это уже проделывал с приятелями. Всех побеждал! Эпилепсия ему не мешает быть настоящим любовником. Но на сей раз, если выиграет, в качестве приза наденет его форму и пройдется в ней по улицам своего городка.
— К тебе? — Бекешев сделал вид, что сомневается. — Это далеко?
— Рядом!
— А как насчет выпивки? Только не вино. Нужен шнапс. Мы на фронте от мороза только шнапсом и спасались. Ох уж эти Карпаты…
— Так вы с восточного фронта?
— Перейдем на ты, Ганс. Да! Я поучаствовал в победах нашего оружия над славянами. Там и железный крест заработал. Расскажу как… Так что насчет шнапса?
— Достанем бутылку, Вернер. Ты имеешь дело с Гансом. Я привезу тебя и исчезну на час. Ты поспишь — тебе это все равно надо перед постельным сражением, а я за это время и девочек привезу, и бутылку и еду раздобуду — у меня связи на черном рынке… Секс сексом, а поесть тоже не мешает. Только вот… — Ганс замялся.
— Деньги не проблема, — успокоил Бекешев Ганса, подумав, что такой же восторженный русский дурак в этих обстоятельствах еще и деньги бы свои выложил. — Ну что ж, показывай свою берлогу.
Когда они шли мимо одинаковых дверей по полутемному коридору, Бекешев подумал, не развлечься ли в самом деле с немецкими шлюхами. Кто его заподозрит? Пусть этот дурак Ганс привезет еду, водку, девочек — сейчас он бы не отказался от женского тела. Наверняка эти Бругнгильды такие же, как та баба с озера, — широкостные, на картошке вскормленные. Но в его положении голодающего можно отбросить привередливость и лопать, что дают. Надо решать… Такого шанса больше не представится. Так что? Ганс уже дверь открывает…
Они вошли в небольшую комнату с одним окном, занавешенным тяжелой портьерой. Кровать, диван с парой подушек, посередине стол с четырьмя стульями, двустворчатый шкаф, ширма, за которой видны умывальник, керогаз, малюсенький разделочный столик, полки с посудой… На стенах — плакаты, посвященные доблестной немецкой армии. Чистый пол. Квартирка молодого холостяка без особых духовных запросов. Ганс включил свет, и тусклая лампочка под красным абажуром осветила «берлогу».
Нет! Нельзя его выпускать — черт с ними, со шлюхами, шнапсом, едой… Этот Ганс, может быть, его последний шанс. Где он еще найдет такого наивного романтика? Бекешев понимал его друзей, уже прошедших фронт и потому смотрящих на своего бывшего удачливого одноклассника с позиции людей, которые удачей считают каждый прожитый на фронте день без ранения или смерти. Им наверняка смешна наивная восторженность Ганса, и они втайне завидуют ему — живой останется. Если бы кто-то них попался ему сейчас вместо Ганса, он, не задумываясь, уложил бы такого одним ударом.