Белая кость

Солодов Роман

Ганс не видел замаха, потому что его как такового и не было, — Дмитрий бил снизу мозолистой частью ладони. Удар по шее в основании черепа лишил немца сознания. Бекешев прошел к шкафу, на ходу вынимая из кармана деньги и кошелек, отстегивая кобуру с пистолетом, снимая фуражку и сдергивая с себя мундир. Открыл шкаф и обрадовался, увидев дорожную сумку. Запихнул туда все, включая сапоги. Рука зацепилась за железный крест, и на мгновение мелькнула глупая мысль оставить орден на память Гансу. Конечно! Немец принесет его в полицию, и там по номеру быстро вычислят, кому он принадлежит. В его положении не до сантиментов. Смел с полки рубашки, оставив себе только одну, остальное — в ту же сумку. В ящике нашел белье, под бумагой на дне ящика — деньги.

Много было марок, но оставил все как есть. Снял с себя шелковое белье, доставшееся от обер-лейтенанта, и остался голым. Увидел себя в зеркале на внутренней стороне дверцы шкафа. На него смотрел худой, с жилистой шеей, буграми мышц на плечах и пластинами накачанного брюшного пресса молодой человек с аккуратной стрижкой и тоненькой полоской усиков. Не более нескольких секунд с удовольствием любовался собой Бекешев, опомнился и выругал себя за нарциссизм. Стал одеваться, начав с резинок для носков. Сорвал с вешалки костюм. Плечи узковаты и рукава коротковаты, но в темноте сойдет… Внизу увидел туфли — насчет размер не беспокоился, разве что велики окажутся, как великоваты были ему сапоги обера. У Дмитрия был маленький для взрослого человека размер ноги. Так и оказалось! Намылив усы, быстро сбрил их под струей холодной воды. Вымыл лезвие. Ножом разрезал на полосы простыню и связал Ганса. Замотал ему рот полотенцем и положил тело на бок, чтобы парень не задохнулся в собственной блевотине.

Распихал по карманам деньги, бумажник, обыскал Ганса и забрал все его марки и документы. В растеленное на полу тонкое одеяло сложил все шмотки парня и завязал в узел. Пистолет заткнул за пояс сзади и прикрыл пиджаком. Живым не дастся.

Кажется, все! Очнувшись и освободившись от пут, Ганс решит, что его элементарно ограбили, и первым делом кинется к ящику, а потом побежит в полицию. А пока там догадаются, что обер-лейтенанта искать уже бесполезно, что это не было рядовым ограблением, он будет далеко. Сейчас надо на вокзал. В его распоряжении машина. По дороге он избавится от узла. Спасибо тебе, Ганс, за все!

На улицу вышел с узлом и сумкой. Забросил вещи в автомобиль и достал из-под сидения заводную ручку. Вставил ее в отверстие под радиатором, резко крутанул, и машина сразу завелась. Сел за руль и, когда взялся за ручку переключения скоростей, до него вдруг дошло, что это та же самая марка, с которой начиналось его обучение в пятнадцатилетием возрасте. Ай да Ганс! Сохранил машину в таком состоянии — как новая! Он, русский человек, на это не способен.

Проехав несколько кварталов почти черных улиц городской окраины, увидел мусорный бачок и забросил туда узел с барахлом.

Все же хорошо ездить по немецким городам: никаких тебе тупиков, проулков, кривых улочек, ведущих непонятно куда, — весь город нарезан, как торт, на кусочки, и потому Бекешев уверенно ехал к центру, который светился фонарями и окнами домов. Но ему не нужен центр с его ратушей, кирхой, брусчатой плошадью и даже полицейским посередине… Что он делает здесь почти в полночь? Надо срочно уезжать и не делать никакого круга по площади — сразу станет ясно, что за рулем машины, по меньшей мере, человек праздный. Бекешев нагло подкатил к полицейскому и коротко спросил:

— Вокзал, пожалуйста?

— Откуда ты? — воззрился на него страж порядка.

Бекешев назвал город, где его подстригли, побрили, вымыли голову, накормили и чуть было не арестовали, от души надеясь, что не будет такого невезения, чтобы полицейский тоже оказался оттуда.

— Что же ты, живешь в часе езды, а не знаешь, где вокзал?

— Да я только что переехал, еще не освоился, — Бекешев остро пожалел, что положил форму в сумку. Еще пара вопросов и придется думать, как поступить с полицейским, благо людей на площади нет.

— Откуда?

— Издалека. Так где вокзал?

Полицейский внимательно посмотрел на него. Бекешев не отворачивался, глядел простодушно, опирался на дверь, выказывая готовность отвечать на детальнейшие вопросы.

Поведение

шофера успокоило полицейского, хотя он не мог отделаться от ощущения, что где-то видел этого парня. Показал Дмитрию направление, перечислил улицы, на которых надо сделать повороты направо и налево.

Когда под утро пришел в свой участок и увидел портрет Бекешева, сразу же понял, кого он повстре чал на центральной площади. Но будучи старым, умным и уставшим, не стал никому рассказывать об этой встрече.

Через двадцать минут Дмитрий вышел на привокзальную площадь, бросив машину за три квартала. Сразу же направился к зданию вокзала, нигде не задерживаясь, ни к кому не обращаясь с вопросом, как пройти к кассе. Вел себя так, будто знает это место не хуже местных. Кассу увидел сразу. Рядом с окошечком кассира заметил плакат и узнал себя в форме обер-лейтенанта — напрасно он имитировал ограбление. Не стал оглядываться — незачем было. Оглядываешься — привлекаешь внимание. Часто оборачиваешься — вызываешь подозрение. Он уже видел патруль у входа на перрон. Трое: офицер и два солдата. Бекешев, наблюдая их отражение в стекле кассы, увидел, что патрульные не интересуются гражданскими, и решил идти мимо них. В кассе не было проблем. Бекешев взял самый дорогой билет. Денег осталось совсем немного, и он пожалел, что не пополнил свои запасы за счет накоплений Ганса. Дмитрию хотелось спать, и он рассчитывал, что в хорошем вагоне ему удастся выспаться.

Спокойно прошел мимо патруля, который не обратил никакого внимания на сутуловатого безусого молодого человека с сумкой через плечо. Перронный контролер тоже без задержек пропустил Бекешева, предъявившего билет.

28

В купе его ждало разочарование. Не было полок, к которым он привык в России. Сиденья мягкие, просторные, но не рассчитаны на долгое путешествие. Спать придется полулежа. За пять минут до отхода в купе, где он был единственным пассажиром, вошла молодая женщина. Проводник принес ее сумки. Положив их на полки, он быстро разобрал диван, превратив его в кровать. Об этом новшестве немецких вагонов Бекешев не подозревал. Внимательно наблюдал за действиями проводника и отрицательно покачал головой, когда тот предложил ему сделать то же самое. Он разберется, а на чай давать, как сделала эта женщина, ему не хочется, потому что денег почти не осталось. Во всяком случае, купе сразу превратилось в двухкроватную спальню. Как только все было разложено, поезд, как и положено, тронулся незаметно. Бекешев увидел проплывающие мимо вагоны и понял, что уже едет в Бреслау.

— Давайте познакомимся, попутчик. Меня зовут Матильда, — услышал он мягкий женский голос.

— Вернер, — тут же ответил он, уже привыкший к документам обер-лейтенанта.

Рассмотрел попутчицу. Ей было меньше тридцати. Остроносая, как многие немки, полноватая, с серыми слегка навыкате глазами. Зеленое платье с длинными рукавами было закрытым, на грудь спускалась цепоч ка с медальоном. Пепельные волосы зачесаны вверх, открывая маленькие ушки с простенькими серьгами. Женщина тоже неназойливо разглядывала его. Видимо, осталась удовлетворена осмотром, ибо приветливо улыбнулась и спросила:

— Куда путь держите?

— В Бреслау, — не соврал Бекешев. — А вы?

— Туда же. К мужу. Он там в госпитале-

Дмитрии понятливо покивал и задал вопрос, который в таких случаях задают:

— Надеюсь, не сильно ранен?

— Мне написали о нем. Не сказали, что и как… Беспокоюсь я. Почему не сам написал?

— Ну… Может, в руку его ранили. Потому и писать не может, — сказал Бекешев и сам удивился: зачем утешает? Он-то понимал, что если в руку, то об этом бы сразу написали, чтобы не было лишнего беспокойства. Наверняка что-то серьезное. Стало жалко на миг и эту Матильду, и ее мужа. Только на миг. Потом он понял, что на самом деле ему все равно. Сейчас по всей Европе таких историй не счесть. Никакого сердца не хватит, если сокрушаться над каждой.