Белая полоса

Шагин Игорь Игоревич

Дмитрий и Геннадий сказали мне, что их перевели в эту камеру за несколько часов до того, как подселили меня. Дима рассказал, что у него квартирные кражи, несколько эпизодов, по которым явку с повинной его заставили написать в РОВД. А прошлая судимость, год назад, у него была за хулиганку — дали условно. Гена же сказал, что у него грабёж группой лиц: окружили компанией, забрали деньги и часы. Сейчас трое из его приятелей в тюрьме, один на подписке и один в розыске. Дима сказал, что он на тюрьме два месяца, Гена — больше, чем полгода.

Телевизора в камере не было, но я пока не стал брать со склада свой. У меня начались суды, и я решил, что телевизор мне

будет мешать. К тому же фактически его было некуда поставить.

На следующий день меня посетил адвокат.

— О, ты уже тут! — сказал Владимир Тимофеевич. — Быстро тебя перевезли!

Я рассказал адвокату, что Петруня был заинтересован, чтобы всех быстрее увезли. И что, как говорил Петруня, этот изолятор (в Киеве на Батыевой горе) и другие изоляторы СБУ по Украине по требованию Европы должны быть закрыты (изолятор СБУ в Киеве на 2015 год всё ещё работал).

Владимир Тимофеевич сказал, что, как бы там ни хотела Лясковская, дело раньше осени рассматриваться не будет. Многие ещё не ознакомились до конца с делом и новыми томами, некоторые адвокаты ушли в отпуск, а кто-то ввиду болезни или по другим причинам оставил должность государственного защитника.

— Ну кто захочет работать за две гривны в час? — сказал Владимир Тимофеевич. Он спросил, что передать Оле, какие пожелания на передачу. И ушёл.

Вечером, после ужина, за дверью зазвенели ключи и открылась кормушка. Я выглянул и увидел улыбающееся лицо корпусного Серёжи. Он сказал, что моя кормушка на замке и на ночь опечатывается. А камера под особым контролем. И что он будет подходить только, когда сможет. В коридоре загудел и щёлкнул электрозамок. Сергей сказал, что он подойдёт завтра после отбоя, и быстро закрыл кормушку.

На следующий день меня вывели на следственку. В кабинете на втором этаже с томом дела меня ждал Паша. Он принёс полные карманы шоколадок и сказал, что передачу Оля будет передавать завтра. Я полистал том, с которым я и адвокат знакомились ранее, до предъявления третьего (15 февраля 2002 года) обвинения, и сейчас этот том был расшит и дополнен новыми материалами, обвинением и показаниями одного из подсудимых (Середенко Ю.), и обнаружил, что в ранних его показаниях некоторые строчки были зарисованы ручкой, между словами явно добавлены запятые. А в протоколах опознаний по фотографиям под последними появились подписанные фамилии. Позднее такое стало встречаться чуть ли не в каждом томе дела. И я обратил на это внимание Владимира Тимофеевича. Он сказал, что в прокуратуре сделали копии всех нужных нам документов.

Вечером, после проверки, как и говорил, пришёл корпусной Сергей. Он тихонько, чтобы не слышали в соседней камере, открыл и снял навесной замочек с кормушки и открыл её. Разговаривал шёпотом. Он сказал, что несколько месяцев назад ему были срочно нужны деньги — он позвонил Оле и одолжил у неё 500 долларов. После чего из-под куртки кителя, из-за пазухи достал нешелестящий чёрный пакет размером с книгу и через кормушку дал его мне.

— Вот расчёт, — сказал он. — Очень хорошая; сорок за стакан, двадцать ещё за мной.

Немного озадаченный и таким отношением Сергея к своим финансовым обязательствам (у меня не было сомнений, что Сергей мог у Оли одолжить такие деньги и Оля с радостью бы дала такую сумму, не думая о возврате, учитывая, сколько он для меня и для неё сделал, каждый раз звонил перед сменой, не нужно ли чего отнести, приходил на встречу раньше назначенного времени и всегда был очень культурен и уважителен), и такой формой расчёта, и, учитывая, что мне еще не раз придётся обратиться к

нему, я сказал Сергею, что не нужно ничего отдавать, что он много для меня сделал и что я с благодарностью дарю ему эти деньги. Но Сергей пакет обратно не взял. Сейчас он держал кормушку немного приоткрытой и тихонько разговаривал через образовавшуюся щель.

— Тогда мы в расчёте, — сказал он. После чего пообещал, что позвонит Оле, узнает, нужно ли что принести, и на следующую его смену подойдёт. И закрыл кормушку.

У меня сразу возникло предположение по поводу такого огромного количества «настроения» (так ещё называли траву), что вот прямо сейчас сюда ворвётся начальник оперчасти с обыском. Потом я исключил такой вариант, ибо корпусного Сергея считал одним из самых его доверенных лиц, и глупо было бы думать по-другому, сказал себе я. Тем более совершенно точно, хотя мы и говорили тихо, сокамерники слышали наш разговор. И один человек из них был определённо человеком начальника оперчасти. И вряд ли бы кто поверил, что я приехал из изолятора СБУ и в первый же день в камере устроил склад марихуаны. Я пришёл к мнению, что Сергей одолжил — взял деньги у Оли, — полагая, что меня уже сюда не привезут. А потом, видя, что он ещё будет встречаться с Олей и его заработок может составлять больше, чем 500 долларов в месяц (занос спиртного стоил цену спиртного: если дорогие марки, то дешевле; занос телефона, который могли отшманывать каждый день, — 100 долларов, продуктов — 30–50 % от стоимости, большим объемом — дешевле), решил рассчитаться и таким образом избавиться от части, быть может, залежалого товара.

Дима пересел на лавочку у стола, а я присел на Димину нару и достал из чёрного полиэтиленового пакета газетный свёрток. Гена наблюдал с верхней нары, находившейся над моей. В газете было два ряда по шесть тугих полиэтиленовых свёртков, каждый размером примерно с биллиардный шар. Я взял пластиковый нож с острым кончиком и пилообразной режущей частью и начал высыпать содержимое свёртков в кулёк. Сокамерники смотрели на то, что я делаю, молча, не отрывая глаз. После того, как я опустошил каждый свёрток, объём в чёрном пакете увеличился в два раза. А в воздухе появился сладковатый запах, чем-то похожий на запах сохнущего сена. Обёртки от свёртков (полиэтилен от пакетов «маечка») я за несколько раз слил в дючку.

— Покурим? — не отрывая глаз от пакета, сказал Дима.

— Курите, если хотите, — я отдал Диме пакет. — А утром это придётся слить в туалет, ибо это не моё и вполне может оказаться милицейской провокацией.

Я пробовал ранее, по предложению сокамерников, каннабис в СИЗО № 13. Но «трава» на меня действовала не более чем как слабая сонная таблетка. И, наблюдая за тем, как у сокамерников поднималось настроение, я относил это большей частью на нахождение под мнением и подыгрывание общей компании. В то же время у меня сложилось мнение, что курение конопли более безвредно, чем курение сигарет. Я никогда в тюрьме не видел курящих коноплю как сигареты, одну за одной. А потом — кашляющих, как будто готовы вот-вот выплюнуть лёгкие.

Гена слез с нары, а Дима, как профессионал, крутя и надавливая между пальцев сигарету, вытрусил из неё табак. Потом быстро, с ладони, так же покручивая сигарету, начал в неё засовывать траву, каждый раз утрамбовывая, постукивая фильтром о ноготь большого пальца левой руки. Потом свернул бумажный кончик сигареты фитильком. Быстро вынул зубами фильтр. Из спичечного коробка сделал «гильзу» — трубочку из плотной бумаги — и вставил её на место фильтра.

— Взрывай, — протянул он сигарету Гене.