Белая сорока
Шрифт:
Таким образом, догадка отца, писал лесничий, разумеется, весьма осторожная, о том, что патрон был заграничного производства, оказалась ошибочной. Его сбил с толку необычный цвет картонной гильзы — ярко-красный. Блохин объяснил, что он ставил новые капсюли на стреляные патроны, собранные в прошлом году в Ленинграде во время соревнований по стрельбе. В соревнованиях участвовали разные стрелки — и финские, и шведские, разумеется, со своими патронами.
Демидыч, в свою очередь, сказал, что он свои патроны раздобывает у заезжих охотников, но никак не может вспомнить,
Следовательно, говорилось в конце письма, предположение, что во всем виноват патрон, ни на чем не основано.
Расхаживая по комнате с письмом в руке, я размышлял о том, что же мне делать. У меня не было времени снова поехать в далекий охотничий домик в западной части Ленинградской области, около эстонской границы. Разве что позвать Богданова в Ленинград, отдать найденный мною патрон «Роттвейл» и все ему объяснить? Теперь я уже клял себя за то, что умолчал о находке вместо того, чтобы обратить на нее внимание прямо на месте. Чем мне объяснить свое молчание?
Размышления прервал телефонный звонок. Вероятно, кто-нибудь из друзей, решил я с облегчением. Но голос в телефонной трубке был малознакомым. Поприветствовав меня по-немецки, тот, кто звонил, представился доктором химии Хельмигом и спросил: будет ли послезавтра, в пятницу, заседание секции иностранных специалистов Ленинградского профсовета. Надо сказать, что я был председателем секции; на ее заседаниях иностранные специалисты вносили свои предложения, указывали на недостатки технологии в различных областях производства и активно участвовали в решении актуальных технических проблем.
Доктора Хельмига я знал весьма поверхностно, в жизни секции он участвовал мало и появлялся там лишь изредка. Я сказал, что заседание в пятницу состоится. Потом сел за стол и написал лесничему, что его письмо меня очень растревожило и что у меня другой взгляд на события, о которых идет речь. Я попросил его никому не рассказывать о моем письме и при первой возможности навестить меня в Ленинграде.
Заседание секции в пятницу было плодотворным. Но доктор Хельмиг, как и обычно, больше слушал, чем вступал в дискуссию. Лишь после заседания он словно ожил и с усмешкой обратился ко мне:
— Рассказывают, что вы, господин инженер, заядлый охотник и ходите даже на медведей и волков?
— Вы неплохо информированы, я, действительно, предан охоте, — ответил я. — Вас интересуют только медведи?
— Что вы! Какое там… — доктор сделал вид, что испугался. — Так высоко я не летаю. Моего охотничьего умения хватает лишь на зайцев, да иногда еще могу продырявить шкуру лисицы. Только и всего. Впрочем… — добавил он через мгновение, — попадались и тетерева, но до диких уток так и не добрался. А больше всего люблю зайцев. Я, знаете, гастроном и прирожденный материалист. Заяц в сметане — мое любимое блюдо, тетерку вы так не приготовите.
— Ничего-то вы не знаете, доктор! Жареный бекас или дикая уточка, лучше всего рябчик…
— О, пожалуйста, пожалуйста… Кому что нравится — на завтрак, к обеду,
Просьба Хельмига была столь неожиданна, что я предпочел ответить лишь на последний вопрос:
— В Лобановском лесничестве. Гон был знаменитый, даже повстречался с медведем…
— …которого вы, разумеется, уложили? — язвительно продолжил Хельмиг и добавил: — Какой это по счету у вас?
— Вы в самом деле уложили медведя? — поинтересовался кто-то, и все повернулись ко мне.
— Нет, господа, на этот раз нет. Но кое-что интересное было…
— Что же вы молчите? Рассказывайте! — раздалось хором со всех сторон.
Пришлось рассказать, как в последний раз выезжал в лес. Разумеется, о несчастье с лесничим, о своих находках — на месте его ранения и в лесном сарае — умолчал. О том же, что нашел собаку, не счел нужным скрывать.
— Вы говорите, это была лайка? — переспросил Хельмиг.
— Да, настоящая карельская лайка, умная, чуткая, выносливая.
— И что же вы со своей находкой сделали? — поинтересовался Хельмиг.
— Оставил у себя, пока не объявится хозяин, который к своему псу отнесся так жестоко, — сказал я.
Хельмиг кивнул головой:
— Мне кажется, что вы его судите слишком пристрастно. А если он искал собаку и не нашел?
— Вы правы, могли быть обстоятельства, о которых мне ничего неизвестно, — согласился я. — Но ведь когда пес попал лапой в капкан, он так отчаянно лаял, так жалобно скулил, так выл, что хозяин не мог его не услышать. Согласитесь, что при желании…
И тут в разговор вступил мой хороший знакомый, конструктор турбин инженер Карл Карлович Шервиц. Это был рослый стройный красивый сорокалетний немец со светло-каштановыми волосами и смуглым лицом. Он слыл любимцем женщин и сам был большим почитателем «слабого пола».
— Вот вы говорите, коллега, что не знаете всех обстоятельств, — сказал Шервиц. — А по мне так все ясно. Хозяин отнесся к своему черно-белому компаньону по-свински, заслужив, чтобы его отодрали за уши. И — баста! Не понимаю, почему вы, доктор, его защищаете? — обратился он к Хельмигу. Его вопрос прозвучал совсем безобидно, тем не менее я не понял, почему инженер придает такое значение тому, что Хельмиг оправдывает неизвестного охотника.
— Что это на вас такое напало, коллега? — вежливо улыбнулся Хельмиг.
— Боже мой, — взмахнул руками Шервиц. — Ведь я же конструктор, это моя профессия. Ищу лучшие конструктивные решения турбин, даже во сне их вижу. Мой долг — учитывать все, в том числе и пока неизвестные факторы. Даже если дело касается не только турбин…
— Достаточно, — засмеялся Хельмиг, — оставайтесь лучше при своих турбинах.
— Почему же? Весьма поучительно разгадывать загадки, пусть речь идет о какой-то собаке, а не о внезапном снижении коэффициентов… — начал возражать инженер, но не договорил, потому что Хельмиг закурил трубку и выпустил густое облако дыма.