Белая сорока
Шрифт:
— Хватит, Демидыч! Куда ты девал лошадей? — строго спросил лесничий.
— Лошадей? Ах, да… Никуда их не девал — они сами меня бросили… — Хмель еще не вышел у него из головы… — Думаете, вру?
— Это мы еще увидим. Выкладывай все по порядку, опиши все, что было! — настаивал Богданов.
— Да как же это я буду писать? Глаза старые и вообще… — забормотал Демидыч.
— Я говорю: опиши — значит, расскажи, объясни. Дошло, наконец? — Богданов с трудом сдерживал себя.
— А, это могу. Почему бы и не мог? — торопливо закивал Демидыч. Раскаяние в своем поступке, страх перед лесничим, желание перед ним оправдаться — все это сделало свое дело, но язык двигался плохо, и память все еще по-настоящему не вернулась.
Тем не менее из его сбивчивых рассказов можно было понять, что он вместе с лесником Гаркавиным без приключений доставил Хельмига живым в больницу, а на обратном пути отвез Гаркавина домой и сам, голодный, усталый и замерзший, решил заглянуть к Блохину, который жил неподалеку. Жена Блохина сказала, что Аркадия вызвали к лесничему и предложила ему чаю.
Пока Демидыч блаженствовал за столом, вернулся Блохин, с перевязанной рукой и очень злой. Он велел жене как следует угостить Демидыча перед дорогой. Блохин без конца подливал, а когда Демидыч собрался в путь, вдруг вспомнил, что забыл на складе документы, которые ему будут нужны завтра утром. Почему бы Демидычу не подбросить его за пару верст? Тот, разумеется, согласился, и они поехали. Так как морозило, Блохин вытащил бутылку старки, и Демидыч не нашел в себе силы отказаться…
Вдруг Блохин закричал: «Волки! Слышишь, воют?» Крепко хватившему Демидычу показалось, что и впрямь слышится волчий вой. Пес, которого он по привычке всюду брал с собой, при этом якобы затрясся и заскулил. Блохин взял здоровой рукой вожжи, Демидыч был этому только рад, сам уже править лошадьми не мог. Те будто бы понеслись, как бешеные, потом Демидыча что-то ударило, сани нагнулись, и он из них вылетел. Ударившись головой о мерзлую землю, потерял сознание, а когда пришел в себя, сани были уже далеко, и около него бегал пес.
— Так все-таки ты видел волков? — допытывался Курилов.
— Как же я мог видеть, когда стукнулся башкой и лежал без ума. Не видел… Но они были, Аркадий говорил. А потом… Потом мы с Рексиком от них удирали, петляли, падали, ползли на четвереньках, пока не добрались до дому. Проклятая водка…
— Твое счастье, что не заснул где-нибудь в снегу и не замерз, — сказал Курилов.
Демидыч поднялся и хотел уйти, но я его остановил.
— Еще кое-что…
— Еще? — едва слышно повторил Демидыч.
— Патроны, — сказал я. — Красные, с желтым ободком. Иностранные патроны.
— А-а, — протянул Демидыч. — Ну и что?
— Откуда они у вас?
И опять из долгих и сбивчивых рассказов следовало, что не так давно он подвозил домой Блохина, а когда тот слез, Демидыч увидел в санях, очевидно выроненные им красные патроны. Хотел было вернуться, отдать их Блохину, да раздумал и оставил у себя. В заключение своего рассказа Демидыч неожиданно крикнул:
— Кони, где же мои кони? Искать надо, искать… Эх, ма…
— Вспомнил, наконец, — насмешливо сказал Богданов. — Хорош конюх, ничего не скажешь… Ведь ты даже не знаешь, куда на них Блохин уехал?
— Кони, мои кони… — ныл Демидыч, — волки вас на куски разорвали… А у него пистолет есть. Эх, кони, мои кони…
— Вот, вот, — поддержал его Курилов, — так тебе и надо. Иди-ка лучше спать, да и нам пора.
3
Когда на другой день утром мы садились в машину, окончательно пришедший в себя Демидыч запрягал лошадей, чтобы вместе с Богдановым отправиться на поиски Блохина. Лесничий не забыл одновременно известить об этом Усова.
Наш обратный путь в Ленинград обошелся без приключений. Хельми всю дорогу молчала, а Шервиц сосредоточил внимание на управлении машиной, потому что шоссе местами пересекали снежные заносы и ехать было очень трудно.
Курилов сказал, что он сообщит в соответствующие органы о покушении на убийство, а те быстро свяжутся с Усовым. Для того чтобы предупредить возможные недоразумения, он поручил мне рассказать о прискорбном случае на охоте участникам актива иностранных специалистов, который должен был состояться завтра во Дворце ленинградских инженеров и техников.
Когда я вышел у своего дома, Хельми, едва заметно улыбаясь, молча подала мне руку.
На следующий день утром в моем рабочем кабинете зазвонил телефон. Я взял трубку и только назвал себя, как в ней раздался взволнованный голос Шервица. Он сказал, что должен меня немедленно навестить и, не дождавшись ответа, повесил трубку.
Через несколько минут дверь распахнулась, на пороге появился инженер. Он был очень бледен, на лбу выступил пот. Когда он закрывал за собой двери, было видно, что у него трясутся руки. Вместо приветствия Шервиц слабо махнул рукой, бессильно опустился в кресло и закрыл лицо ладонями.
— Что случилось?
— Нечто ужасное, — шепотом проговорил он, — поглядите…
Шервиц сунул руку в карман и выложил на стол знакомую пряжку.
Кровь бросилась мне в голову: единственная улика преступления была передо мной.
— Где вы это взяли? — крикнул я.
— Вы не поверите… — сдавленно произнес Шервиц.
— Почему же? Скажите сначала, а там…
— У меня язык не поворачивается… Ведь я это нашел… у… Хельми!
Я изумленно всплеснул руками:
— У Хельми?
— Представьте себе. У моей Хельми, — подчеркнул он, и мне показалось, что Шервиц вот-вот заплачет.
— Да расскажите, как же это?
— Да, да, сейчас расскажу, только дайте чего-нибудь выпить, у меня пересохло в горле.
Шервиц несколькими глотками осушил стакан воды и начал рассказывать, как-то понурясь, что совершенно не соответствовало его привычкам. Было видно, что говорить ему тяжело.
По его словам, после нашего возвращения в город Шервиц довез Хельми до ее квартиры и ненадолго там задержался. Она выглядела очень нервной и усталой и случайно уронила на пол дорожный несессер. Шервиц бросился поднять, Хельми его стремительно оттолкнула. Но было уже поздно: среди различных предметов туалета, выпавших из несессера, Шервиц увидел пряжку с оторванным куском ремня.