Белая сорока
Шрифт:
— А не имеют ли ваши задвижки какую-нибудь связь с попыткой убить Хельмига? — спросил Курилов.
Бабка испуганно выдохнула:
— Боже сохрани, с чего это вы взяли?
— Бог с этим делом не имеет ничего общего. Сказал просто так. — Филипп Филиппович пристально глянул на бабку. Та опустила голову и проворчала:
— Такой солидный человек и делает из старой женщины посмешище. — Затем она повернулась к дверям, добавила: — Сейчас принесу самовар, хотя вы против меня и что-то затеваете. И вышла из комнаты.
Шервиц засмеялся, заметив, что у тетки острый
— Язык у нее за зубами. Разве вы не поняли?
— Она своенравна, ворчлива, но за все время, что у нас, ни в чем не провинилась. Я могла бы поручиться за ее порядочность, — возразила Вера Николаевна.
— Так-то оно так, — продолжал Богданов, — но мой отец, например, тетю Настю не любит. Он говорит, что у нее и глаза, и язык змеиные.
— Посмотрите-ка, как расходятся мнения… Впрочем, не кажется ли вам, что сейчас полезнее идти спать, ведь завтра рано уезжаем? — закончил Шервиц.
— А как же чай? — спросил Богданов.
— Пусть его попьет с теткой Настей товарищ Курилов, — пошутил Шервиц.
— Избавьте меня от этой радости и побудьте со мной, — обратился ко мне Филипп Филиппович.
— Воля ваша, — торжественно объявил я.
Остались трое: Курилов, Богданов и я. Самовар, который тетка Настя молча поставила на стол, шипел, выпуская клубы пара. Сидели, наслаждаясь чаем с вкусным вареньем.
— Ну, и что вы скажете обо всей этой истории? — первым нарушил молчание Богданов, помешивая ложечкой в стакане. Вопрос был обращен к нам двоим, но я ждал, что скажет Курилов.
— Выводы делать рановато: пока не ясен мотив преступления. Понадобится терпеливое расследование. Одно ясно — загадочное исчезновение пряжки его не облегчит. Не знаю, кто и зачем ее взял, но из всех, кто находится в доме, по-моему, можно подозревать двоих…
— Двоих? — переспросил я, пытаясь сообразить, кого он имеет в виду.
— Первый из них — это инженер Карл Карлович Шервиц.
— Да вы что? — вырвалось у меня. — Это же абсурд!
— Почему же? А что если у него есть основания спрятать пряжку? Кто поручится за то, что в Хельмига стреляли не потому, что тот кому-то стал не нужен, даже опасен? Нельзя забывать, в какой политической ситуации мы живем. Гитлеровцы начинают распускать свои щупальца по всей Европе. В капиталистических странах убийства стали обычными. Не исключено, что нацисты пытаются сделать нечто подобное и в Советском Союзе.
— Нет, нет, все-таки нет! — решительно сказал я. — Знаю Шервица и не верю, что он мог быть причастен хоть к чему-либо подобному. Он не имеет с гитлеровцами ничего общего. Более того, ненавидит их всем сердцем.
— Это звучит достаточно убедительно, — кивнул Курилов. — Тогда остается второе лицо.
Богданов пытливо на него уставился.
— Тетя Настя, — сказал Курилов так тихо, что его слова были едва слышны в монотонном клокоте самовара, в котором догорали последние угольки.
«Настя? Возможно, она или…» Тут мне пришел в голову еще один человек, который был в доме в критический момент.
— А не лесник ли это? Тот, который сюда входил, — предположил я.
— Исключено, — сказал Филипп Филиппович, — ведь он даже не перешагивал порога комнаты.
Богданов согласно закивал. Он может положиться на своих людей. И хотя под тяжестью обстоятельств допускает обоснованность подозрений в отношении тетки Насти, но в глубине души этому все-таки не верит.
— Допустим, что и в самом деле была она, — размышлял он вслух. — Но откуда ей знать, кому принадлежит пряжка?
— Это еще ни о чем не говорит, — возразил Курилов. — Мне решительно кажется, что и начало, и конец этой проклятой истории следует искать у вас, товарищ лесничий, — добавил он. Богданов вздохнул, а Курилов продолжал: — И это вас, согласитесь, кое к чему обязывает.
— К чему?
— Мы, понятно, не можем сейчас перевернуть дом вверх ногами, чтобы найти пряжку. Утром уезжаем и просим нам помочь. Обратите на тетку Настю особое внимание и, главное, предупредите супругу: у нее ведь тетка целый день на глазах. Пусть присмотрится, понаблюдает, и если тетка уйдет, проверьте, туда ли, куда сказала.
— Попытаюсь, но толк вряд ли будет, — заметил Богданов, — впрочем, кто знает…
— Вы все еще сомневаетесь, что помощника убийцы следует искать у вас? — удивился Курилов.
Богданов молчал. Ему было явно не по себе оттого, что кто-то в его доме мог быть причастен к этой неприятной истории…
За окнами в морозной ночи раздался протяжный стон. Одним махом я подскочил к окну. Как назло, в эту минуту и на дворе, и в комнате погас свет, все погрузилось в кромешную тьму. Лишь красный огонек сигареты освещал мне кончики пальцев.
— Черт возьми, что это значит? Зажгите хоть спичку!
Спички лежали на столе, и пока я шарил, пытаясь их найти, зацепил стакан, который упал и разбился. Нервы были так напряжены, что в первое мгновение я даже звон разбитого стекла отнес за счет «неизвестного преступника».
Из лесу снова раздался жалобный стон. В сенях заскулили собаки, одна из них царапала дверь. Хотела к нам…
— Волки? — прошептал Филипп Филиппович.
— Пожалуй, нет, — быстро ответил Богданов и зажег карманный фонарик.
— Кто же тогда?
— Не знаю. Скорее человек…
Он бросился в сени, оттуда послышалось несколько крепких слов, и через минуту в комнате загорелся свет. Вернулся лесничий. Он был разгневан.
— Одна пробка выпала. Не могу понять, почему?
— А что если ей кто-нибудь помог? — предположил Курилов. — Теперь быстро фонари, ружья и — в лес. Слышите, опять стон!
Когда все, казалось, потеряли голову, он один оставался спокоен и действовал рассудительно. Первым из дому выбежал я, за мной спешил Филипп Филиппович (точнее было бы сказать: ковылял), а Богданов остался в сенях: чертыхаясь, он освещал фонариком доску с пробками, пытаясь найти повреждение, потому что на дворе лампочки еще не горели. Забрался на ветхий столик, который при каждом его резком движении качался и скрипел, — чудом не упал. В конце концов, ему удалось навести порядок, и лампочки перед домом снова зажглись. Догнав нас, он был вне себя от злости: