Белая сорока

Лускач Рудольф Рудольфович

Я не мог избавиться от впечатления, что она что-то скрывает. Встал и направился за Верой Николаевной, которая пошла в кухню. Там я ее спросил, весь ли день вчера старуха была дома.

— Нет, не весь, — ответила хозяйка. — Ходила зачем-то в Лобаново.

— Когда?

— После обеда. Очень меня это рассердило. Ведь я ей сказала, что приедут гости из Ленинграда, надо кое-что приготовить, а она…

— Извините, — прервал я, — а вы сказали, кто именно приедет?

— Конечно, ведь нам об этом сообщил Курилов. Вас-то мы считаем как бы своим, но эти два

немца — Шервиц и Хельмиг, да еще барышня Хельми… Женщина в гостях несколько меняет дело, хлопот больше… И вот на тебе, тетя Настя вдруг собирается, уходит и все бросает на меня.

— Какая бесцеремонность, — согласился я. — Что же ей приспичило?

— Не понимаю, честное слово, не понимаю. Пока она не знала, что будут гости, никуда уходить и не думала. Но как только узнала,/ сразу же собралась и ушла.

— Странно, — пожал я плечами.

— Да это еще что! — засмеялась Вера Николаевна. — От нее и не такого можно ждать. Чём старше становится, тем ужаснее. Временами на нее что-то находит, и она вдруг исчезает. Особенно в последнее время. Вернется, молчит, но работу свою делает хорошо. Потому ее и держу… Таких людей, знаете, надо мерить особой меркой. Кто знает, что и нас ждет в старости…

Неужели все дело в старческой непоседливости?

Возвращаясь коридором в комнату, я услышал, что меня кто-то зовет. Это был Усов. Он стоял с Шервицем в дверях комнаты, где ночевал Хельмиг, и попросил меня выйти наружу, к открытому окну. Затем он задал мне из комнаты ничего не значащие вопросы, на которые я отвечал вполголоса. Через минуту в окне первого этажа появился Шервиц и заявил, что во время вчерашнего «рандеву» слышно было куда лучше. Ничего удивительного — ночью звуки громче. Но он настаивал, что ночной разговор состоялся именно у окна комнаты, в которой спал Хельмиг.

Потом мы все, кроме тетки Насти, опять сошлись в большой комнате, ожидая, что Усов будет делать дальше. В его руках был фотоаппарат и кожаный футляр:

— Я осмотрел вещи Хельмига, и этот футляр меня заинтересовал. В нем оказался отрывок письма. Оно напечатано по-немецки, а я этого языка не знаю. Может кто-нибудь из вас прочесть?

Я взял кусочек бумаги, который был смят, а потом расправлен, и с трудом разобрал слова: «…и поэтому на охоту ни в коем случае не ездить, иначе…»

На этом месте листок был оторван. И все-таки отрывок письма, сохранившийся по чистой случайности, говорил о многом. Хельмига, несомненно, кто-то предупреждал, чтобы он не ездил на охоту.

Неожиданно заговорила Хельми:

— Пожалуй, я знаю, от кого Хельмиг мог получить эту записку. — Все повернулись к ней. Хельми на минуту замолчала, потом продолжила: — Это, вероятно, произошло перед тем, как мы сюда приехали. Никто из вас — она обратилась к Шервицу и ко мне — даже и не заметил, как Хельмиг, когда мы к нему приближались, быстро отошел от женщины, с которой стоял у дверей своего дома. У него не было времени ни попрощаться с ней, ни спрятать то, что держал в руке. Весьма правдоподобно, что это письмо он в спешке сунул в карман… Естественно, что в нашем присутствии, когда мы уже ехали на машине, он его прочесть не смог…

Никакой женщины ни я, ни Шервиц не заметили, но это понятно, потому что Шервиц, управляя машиной, искал место, где остановиться, а я раскладывал вещи.

— Прекрасно, — отозвался Усов и понимающе кивнул. — Оказывается, одна женщина может быть внимательнее, чем двое мужчин… Остается лишь выяснить, кто послал предостережение.

Отрывок письма и то, что сказала Хельми, произвели на меня впечатление. Значит, кто-то следил за нами и знал, куда мы едем… Меня удивило, что Усов лишь улыбается, а Рожков невозмутимо записывает что-то в тетрадь.

— Кто проговорился о том, куда мы собирались ехать? — скорее крикнул, чем спросил я.

— Кто? — повторил Шервиц. — Наверно, я. Сказал об этом Хельми, да и в проектном институте, где я работаю, не делал из этого никакой тайны. Зачем?

— Вот тебе и на! — проговорил Курилов. — Со звонком в руке лисицу не поймаешь.

— Разве я мог предположить, что так все обернется? — возразил Шервиц. — И во сне не приснится, что… — Он не договорил. Откуда-то донесся жалобный вой. Хельми вздрогнула, подняла голову и тихо произнесла:

— Говорят, что вой бывает к несчастью…

— Это только для суеверных, — заметил Курилов. — А вам-то чего бояться?

Хельми не ответила, встала и подошла к окну. Мы проводили ее глазами, а когда снова раздался вой, Усов встал и открыл окно.

Надрывный вой ворвался в комнату вместе с холодным дыханием зимы. Прислушиваясь, Усов спросил:

— Это собака? Богданов пожал плечами:

— Вряд ли, скорее волк.

— Да, да, — подтвердил я. — Так воют волки. Только откуда они здесь возьмутся?

— Волка ноги кормят, — заметил лесничий. — Появляются они у нас с севера в начале зимы, задерживаются ненадолго и уходят.

— Почему они так ужасно воют? — испуганно спросила Хельми.

— Вот этого я вам не скажу, — засмеялся Богданов. — Говорят, от голода, но я по опыту знаю, что воет и сытый волк, который только что задрал барана. Может, созывает стаю, может, еще что… Говорят еще, что волки воют на луну, но они воют и когда ночь черна как сажа, а луны нет и в помине. Могильщики убеждены, что волки своим воем поют покойнику колыбельную…

Рожков прервал Богданова:

— Это может относиться и к Хельмигу. Ведь вой раздается в том направлении, где в него стреляли… Волк почуял человеческую кровь на снегу…

— Замолчите ради бога, — вскрикнула Хельми и заткнула уши. — Слышать об этом не могу.

Было неясно, что именно она не может слышать: волчий вой или мрачные предположения.

— Успокойся, Хельми, — заговорил Шервиц. — Я тебя не узнаю. Стоит ли расстраиваться из-за волчьего воя? Не будь суеверной…

И я тоже не узнавал неизменно благоразумную, веселую, мужественную спортсменку, привлекавшую именно теми особенностями, которые отличали ее от многих женщин; всегда хладнокровная, она не была сентиментальной, не делала сцен. Видно, сдают нервы.