Белая сорока
Шрифт:
— Где ты это взяла? — закричал он и схватил Хельми за руку.
Она сделала вид, что ничего не понимает, и лишь болезненно вскрикнула, когда Шервиц крепко стиснул ей запястье. Он повторил вопрос. Хельми упрямо молчала. Для Шервица это было слишком.
— Ты связана с убийцей, — закричал он так, что, наверно, было слышно во всем доме. — Говори, или я позову следователя!
Это помогло. Хельми стала плакать и твердила, что она не виновата. Ночью в охотничьем доме к ней, дескать, пришла старая Настя и упросила ее, чтобы она спрятала пряжку между своими вещами, так как опасалась, что Усов и Рожков
Хельми упрашивала Шервица, чтобы он отдал ей пряжку и обо всем помалкивал.
— Если все так, как утверждает бабка, тебе нечего бояться… — заявил он. — Пряжку не отдам.
И тут Хельми совершенно изменилась. Она бросилась на него и хотела вырвать пряжку, но ей это не удалось. Тогда Шервиц выбежал в прихожую, набросил на себя пальто, а вслед ему летело:
— Беги, беги, ты, большевистский прихвостень, и сюда больше носа не показывай!
Шервица это сразило окончательно. Он и в мыслях не предполагал, что Хельми способна на такое. Постоял минуту в прихожей, чтобы перевести дыхание, хлопнул за собой дверью и ушел навсегда.
— Добрался до дому, — продолжал Шервиц, — выпил три кофе и позвонил вам. Вот и все. Что скажете?
Трудно было сразу ответить, ведь все произошло так неожиданно. Наконец, собравшись с мыслями, я мягко обратился к нему:
— Не вешайте голову, Кард Карлович! Хорошо, что вы обманулись в Хельми сегодня. Хуже, если бы это произошло поздно…
— Что вы хотите этим сказать?
— Она, возможно, знает об убийстве больше, чем мы все вместе взятые… Это значит…
— Это значит… — Шервиц задрожал.
— …что я позвоню Курилову, и мы вместе к нему поедем. Согласны?
— Хорошо, поедем.
Курилов встретил нас на пороге своего кабинета и сразу показал телеграмму.
— Видите, друзья… Блохин исчез. Птичка, которой я хотел обрезать крылья, улетела! Интересно, что скажет наш общий друг Юрий Васильевич Богданов, который так решительно поручился за своего Аркадия? А вы что думаете?
Сообщение Курилова нас ошеломило: никто ничего подобного не ожидал. Куда мог деваться Блохин? Может быть, тогда ночью он куда-нибудь забрался и со злости изрядно выпил? Из размышлений нас вывел Курилов:
— Случилось что-нибудь неприятное? Ведь на Карле Карловиче лица нет…
— Случилось, — коротко ответил я.
— Да, — подтвердил инженер и выложил на стол пряжку.
Курилов даже не пошевелился, но его глаза так расширились, что казалось, он был готов проглотить пряжку вместе с обрывком ремня.
— Где вы это нашли?
Я молча указал на своего друга, который завертелся на стуле и вздохнул.
— Вы носите в канцелярии домашнюю обувь? — не отвечая, спросил Шервиц.
Курилов кивнул, улыбнулся:
— Есть тут какая-нибудь связь с пряжкой?
— Есть, — с горькой иронией сказал Шервиц. — Начиная с сегодняшнего дня я чувствую себя, как стоптанная домашняя туфля. Проще, как дурак.
— Почему? — удивился Курилов.
— Давал водить себя за нос женщине, о которой думал, что она меня любит, — не поднимая глаз проговорил Шервиц.
— Зачем спешить с выводами? А если пряжка связана с вашим огорчением чисто случайно? — Курилов пытливо взглянул на Шервица.
— Вы бы слышали, как она на меня кричала! — ответил инженер, словно воспрянув ото сна, и рассказал всю историю.
Курилов молчал, а когда тишина стала невыносимой, сказал:
— По правде говоря, я убежден, что этот обрывок ремня является звеном в цепи, которую мы нащупали. Разумеется, это мой личный взгляд, и очень может быть, что я импровизирую… Буду с вами, Карл Карлович, откровенным, потому что считаю вас честным человеком. Прошу вас, однако: все должно остаться между нами.
Шервиц встал, подошел к Филиппу Филипповичу и сердечно пожал ему руку. Тот продолжал:
— С моей точки зрения, вся история, которая закончилась — пока — выстрелом в Хельмига, началась в тот день, когда мы отправились в Лобановское лесничество поохотиться на зайцев. Предполагаю, что и затея с медвежьим салом возникла не просто из-за пари на бутылку водки, но преследовала цель помешать нам добраться до дома лесничего. Кому-то наше присутствие в лесах очень мешало.
Инженер замотал головой так, что не было ясно, согласен он или нет. Курилов это заметил и спросил:
— Вы сомневаетесь?
Шервиц поспешно сказал:
— Нет, нет. Просто не понимаю, каким образом вы пришли к таким выводам.
— Судите сами: Рудольф Рудольфович сначала находит лайку в капкане, потом немецкий патрон в заброшенном лесном сарае, и все венчает белая сорока! Не будь этой уважаемой птицы, и я бы не увидел никакой связи между разрозненными, на первый взгляд, событиями, и нам не о чем было бы говорить. Но эта гильза от немецкого патрона…
— Простите, — прервал Шервиц, — но меня больше интересует, что вы думаете о Хельми…
— Знаете, что я вам скажу… — раздраженно начал Курилов, но тут зазвонил телефон. Я не слушал, о чем говорил Курилов, и навострил ухо только тогда, когда было упомянуто имя Блохина. Через минуту Курилов положил трубку, бросил на нас быстрый взгляд и сказал:
— Блохин уехал ночным поездом, билет купил до Москвы. Взял с собой два чемодана и сумку. Это очень похоже на бегство… Придется просить разрешение на арест. Видно, совесть у него нечиста, просто так семью не бросают… Но далеко не уйдет…
Простились мы с Филиппом Филипповичем не совсем успокоенными. Особенно Шервиц. Курилов ничего, собственно, о Хельми не сказал, лишь полуиронично, полусерьезно посоветовал инженеру нести свое горе из-за потери подружки, как легкое перышко колибри.
Казалось, Шервиц глубоко и искренне переживает свой разрыв с Хельми. Однако мысль о том, что любимая женщина ему изменила, в конце концов, вылечила его и от меланхолий, и от привязанности к ней. Спустя некоторое время инженер познакомился с Эрной, необычайно красивой и интересной девушкой, которая увлекла его так, что совершенно вытеснила последние воспоминания о Хельми.