Белая сорока
Шрифт:
— Ах, какие могут быть извинения, поезд ведь не ждет! У Карла здесь машина, он нас всех, отвезет, — решила Эрна.
Инженер охотно согласился (было очевидно: он рад избавиться от нежеланного гостя), и поскольку я жил неподалеку от вокзала, меня тоже взяли с собой.
Шеллнер галантно нес кожаную папку для нот и в гардеробе помог Эрне одеться, в то время как Шервиц пошел вперед, чтобы завести мотор. У меня возникло впечатление, что доктор уделяет Эрне особое внимание и относится к ней так доверительно, как будто бы они давно знакомы. Надевая зимние сапожки, она подала Шеллнеру свою большую лакированную сумочку. Когда мы выходили, доктор зацепил ремешком, за перила, и сумка упала на мраморную лестницу. Вежливо ее подняв, я удивился, какая она тяжелая. Эрна покраснела, Шеллнер умолял его извинить, даже назвал себя балдой, чем ее очень рассмешил.
На улице было морозно. Эрна тряслась от холода.
— Брр, скорей бы домой, — вздохнула она и села с Шеллнером на заднее сиденье, я — возле Шервица. Скоро мы добрались до вокзала, я хотел попрощаться, но Эрна запротестовала:
— Нет, нет, оставайтесь уж до конца. Проводим доктора вместе.
Нельзя было ей не подчиниться.
Скорый поезд «Красная стрела» отправлялся через шесть минут. Мы быстро пошли по перрону. Как обычно, было много пассажиров, провожающих, хотя часы показывали около полуночи.
Перед пятым вагоном доктор остановился, поставил чемоданчик и подал проводнику свой билет. Кожаную папку со значком золотой арфы он держал под мышкой и поэтому лишь слегка протянул руку на прощанье.
В эту минуту к нам подошли два незнакомых мужчины, поздоровались, и один из них спросил:
— Извините, вы будете Курт Шеллнер?
Доктор был озадачен и сухо спросил:
— Почему это вас интересует?
— По причинам, которые мы вам сообщим позднее, — решительно сказал один из незнакомцев.
— Не задерживайте меня, ваши причины меня не интересуют. Видите, я уезжаю.
— Отъезд придется отложить, — сдержанно возразил другой.
— Это наглость! — взорвался Шеллнер, мгновенно схватил чемоданчик и хотел передать Эрне кожаную папку с золотой арфой.
Кто-то легко отодвинул меня в сторону, проворно взял кожаную папку и встал перед Эрной. Нас окружили весьма серьезные мужчины.
— Товарищ, — тихо сказал один из них, обращаясь ко мне, — если вы хотите стать свидетелем ареста двух подозрительных личностей, которые имеют некоторое касательство к красным патронам фирмы «Роттвейл», то можете остаться.
Мое лицо, очевидно, выразило такое изумление, что незнакомец улыбнулся и добавил:
— Сдается мне, вы удивлены больше, чем предполагал товарищ Курилов.
— Так это он… — прошептал я.
— Да. Завтра позвоните ему, — быстро проговорил незнакомец и отошел к своим коллегам.
Шервиц стоял возле Эрны, жестикулировал руками, пытаясь доказать представителям госбезопасности что-то такое, чего я из-за вокзального шума не расслышал. Я подвинулся к нему ближе. Он схватил меня за руку и зашептал по-немецки: «Ради бога, что происходит? Эти парни вроде собираются увести Эрну».
— У них есть для этого причины… И письменное разрешение тоже, — ответил я.
— Это правда? — переспросил инженер и обратился к мужчине, стоявшему рядом с Эрной: — Разве так можно: просто взять и увести даму… Кто вам дал на это право?
— Я не обязан давать объяснения, — был ответ, — но ради вашего спокойствия могу показать вам письменное разрешение на арест гражданки Эрны Боргерт. Пожалуйста…
Потрясенный защитник очаровательной дамы уставился глазами в отпечатанный типографским способом документ, а когда внимательно прочитал, схватился за голову:
— Боже, Эрна, что ты наделала…
— Пожалуйста, возьмите себя в руки, — сказал один из работников безопасности. — Попрощайтесь со своей дамой…
Тем временем Шеллнер кричал:
— Вы не имеете права меня арестовывать. Я подданный немецкого рейха…
В гневе и бессильной злобе он выражался по-немецки, и мало кто из прохожих его понимал. Сообразив, наконец, это, он выпрямился, поправил галстук и промычал:
— Это вам дорого обойдется!
Эрна стояла как вкопанная. Губы у нее были плотно сжаты, и когда Шервиц хотел ее поцеловать, она уклонилась, сказав с досадой:
— Оставь, я не люблю сцен…
И медленно пошла к выходу в сопровождении двух молодых мужчин. За ней, окруженный четырьмя сотрудниками госбезопасности, размеренно вышагивал Шеллнер. Он высоко поднял голову и смотрел вверх, как будто бы ничего не хотел вокруг себя видеть.
«Красная стрела» ушла, а Шервиц все еще стоял без движения. Невидящими глазами он уставился на выход из вокзала, в котором исчезла Эрна. Я глянул — в глазах у него были слезы. Я пытался его успокоить:
— Не расстраивайтесь, друг. Кто знает, что у этой женщины на душе…
— Мне кажется, в первую очередь я, — сокрушенно сказал он.
— Вряд ли это облегчит ей совесть… Взбодритесь, вы же мужчина…
— Поймите, я ее любил, как…
— Как Хельми? — прервал я. Инженер весь затрясся:
— Зачем вы о ней? Эрна совсем другая…
— Пойдемте-ка, — предложил я. — Об этом мне расскажете дома. Не стоит говорить о таких делах при шуме поездов.
Скоро мы были у меня на квартире. Шервиц опустился в кресло и не мог произнести ни слова. Он разглядывал бокал с вином, который держал в руках, затем отпил из него и, вздохнув, спросил:
— Что вы вообще об этом думаете?
— Наконец узнаем, кто стрелял в Хельмига:
— Да вы… Не хотите ли вы сказать, что это сделала Эрна с Шеллнером?
— Нет… но, может быть, она имеет отношение ко всей истории.
Это для моего гостя было слишком. Он вскочил, чудом не перевернув бутылку с бокалами, и закричал:
— Бессмыслица! Эрна не может иметь ничего общего с преступниками. Она такая нежная…
— Успокойтесь и пораскиньте мозгами: почему же тогда ее арестовали?