Беломорье
Шрифт:
— Ну, чего, Мишкин защитник, скажешь? Аль я ошибся, Григорий Михалыч?
— Не ошибся, — улыбаясь, подтвердил Туляков. — Парень-то совсем в отчаянии…
— А будто корельских девок мало? Выбирай, какую хоть! Мишка — парень подходящий, за лосями, поди, самой бойкой, буде разве Евсей его попроворней? А чего ему поморку к нам приводить? Кореляку надо на корелке жениться, поморка наших обычаев не знает.
— А в Княжой твой земляк Дмитрий Прокопьич разве не женился на русской? — возразил Туляков.
— Тот, поди, и родной язык позабыл! — Савелий Михеич с ожесточением плюнул. — Назови его кореляком, так он и застыдится… Такой нам не в пример! На жульничанье разбогател, а теперь русским купцом думает заделаться.
— А этот? — Туляков показал пальцем на карточку матроса. — Он ведь карел, а вместе с русскими на одной каторге хребет свой ломает. И меня, русского, к вам отправили… А ты, карел, мне баню перестроил под спокойное жилье.
Старик ничего не ответил.
— Ты пойми, Савелий Михеич, в чем дело. Мы с тобой оба против — царя, — а вот "твой-земляк — Дмитрий Прокопьич да кандалакшский лавочник Трифон тем соединены, что беднота на них трудится. А трифоновского корщика Терентия да, скажем, тебя — что сплачивает? Оба вы трудом своим кормитесь.
Туляков знал — если старик слушает молча, значит, он соглашается. По глазам Савелия Михеича, ясным и зорким, было видно, что доводы оказывают нужное действие. Когда Туляков собрался уходить, старик протянул ему руку. «Значит, убедил», — подумал Туляков.
— Башковитый ты, Михалыч, — добродушно усмехаясь, проговорил старик. — Был вы ты нашей веры — и цены б тебе не было! Оженил бы тебя, избу сообща поставил бы, и помер бы я спокойно. Знал бы, что моим землякам не пойдет разорение. Позаботишься о них!
— Спасибо на добром пожелании, Савелий Михеич, — тепло сказал Туляков. — Только не то сейчас время! Скоро воевать будем. За хорошую жизнь для всего трудового народа воевать будем.
— А разве у нас воевать не надо, — оживился Савелий Михеич. — Разве в нашем обществе мироедов нет? Будто не я Митрия Прокопьича от нас выжил? Жил у нас лет пятнадцать назад старец, инок. Его слово законом было. Вижу я, что начал Митрий Прокопьич себя показывать. Как придет земляку в деньгах заминка, так Митрий Прокопьич у него тотчас задешево лошаденку купит, на Беломорье сведет и хорошие денежки за нее получит. Пошел я к иноку и говорю, будто я сон видел, что за грехи Прокопьича всю деревню спалило. «Пораздумь, говорю, что за притча?» Тот как стал пораздумывать, так и в самом деле такой сон увидал. Вот старец возьми и расскажи мужикам, а те собрались на сходку да всем миром и зачали просить Митрия Прокопьича: «Уедь от нас добром, а то, пожалуй, останешься разве что с душой». Тот ни в какую! Вот амбар его и погорел! И тогда Митрий скорехонько перебрался во Княжую и, как говорят люди, года три назад дочку за политика сбыл. Чем это не война, Михалыч? А еще знаешь, как сей год от приезжего купчины своих земляков отбил. Пропали бы они от лавки, что он открыть заводил… В волость по делам поедешь, так только и чуешь, как стоном стонут мужики от своих мироедов! А в нашем обществе пока бог милует, как могу — отбиваюсь.
— Не коротать мне с вами век, Савелий Михеич, — прощаясь, сказал Туляков, — А.Мишку не доводи. до греха.
Туляков еще раз с чувством пожал по-старчески холодную руку, и старик ответил ему тем же.
«Ну, Мишка, твое дело выгорело!» — подумал Туляков, заметив, что из-за угла соседней избы то и дело встревоженно выглядывает парень. Проходя мимо него, ссыльный утвердительно кивнул головой.
— Только не надоедай ему, — посоветовал Григорий Михайлович. — Жди, пока старик сам скажет, а Дуняшке отпиши, что дело налаживается. Почтарь послезавтра из волости поедет…
— О-ой, Михалыч! Ну скажи: бросайся за меня в прорубь, что ли, — вот ей-богу, не задумаюсь, брошусь! — шалея от радости, торопливо говорил Мишка.
Григорий Михайлович вернулся к себе в самом хорошем настроении. Впереди было много дела. Но прежде чем перейти к делам, как называл Туляков ответственные письма и чтение вновь полученных газет и книг, пришлось заняться хозяйством: налить керосину в лампу, растопить печь и сварить еру.
Савелий Михеич приспособил для жилья Туликову новую баню: повысил ее на четверть венца и вместо обычной для бани каменки смастерил плиту с железной трубой. Предбанник перегородили, получилась удобная кладовка.
Заботливый Савелий Михеич всегда брал Тулякова на артельный лов рыбы, а также на охоту за лосями, проводимую тайком от властей. При дележке артельной добычи политику выделяли пай. В полумраке кладовой всегда стоял большущий мешок сушеной рыбы, сущика, а на полке стыли куски жирной лосины. Хлеб ссыльному пекла жена Савелия Михеича, и, может быть, потому купленный Туликовым мешок муки был неестественно долго неисчерпаемым.
Набрав в котелок сущика, Туляков вернулся в комнату и затопил плиту. Когда порядком надоевшая пшенная каша с разваренной рыбой была проглочена, Григорий Михайлович запер входную дверь, зажег лампу, хотя было еще светло, и плотно занавесил окно.
Прежде всего Туляков занялся письмом Двинского, с которым они, не зная друг друга в лицо, переписывались четвертый год.
Туляков понимал — Двинской был революционером лишь в том смысле, что был искренним противником царского строя. Не связанный ни с одной революционной организацией, Двинской пока не вышел из «людского фонда», откуда одни выходили социал-демократами, другие становились анархистами, трудовиками и им подобными.
Туляков давно убедился, что Двинской ничего не читал из подлинно революционной литературы. У Туликова хранилась переписанная Фединым рукопись Ленина «Что делать?» Чтобы направить мысль Двинского по верному пути, пожалуй, стоило переписать эту большую работу и переслать ему в Сумский Посад.
Поскрипывая сапогами и накручивая на палец конец пояска, Туляков в раздумье ходил по комнатке — шесть шагов от одного угла до другого, — припоминая отдельные фразы из писем Двинского.
«Прежде всего, ему нужно прочесть «Что такое «друзья народа», — думал Туляков. — А без этого он все равно останется героем-одиночкой, занятым облагодетельствованием масс».
Рукопись «Что такое «друзья народа» имелась у Федина, которому было нетрудно попасть в Сумский Посад, где жил лечивший его земский врач. Уже давно настало время серьезно заняться Двинским, и хотя этот промах был скорее всего оплошностью Федина, жившего от Двинского всего лишь в шестидесяти верстах, а не Туликова, отделенного от Сумского Посада пятьюстами верст, Григорий Михайлович все же мысленно отчитал себя за небрежность.
Значительно сложнее был вопрос о задуманной Двинским промысловой кооперации. Что лучше — сразу пресечь эту затею или провалом этой затеи показать ошибку не только Двинскому, но и всей рыбацкой бедноте? Рыбакам, не имеющим своих снастей, казалось: «Был бы у меня батюшка невод, вот бы я зажил!» Не доказать ли им, что невод не освободит их от кабалы? Когда сам покрутчик скажет соседям: «Невод нам не спасение», — тогда беднота скорее включится в революционную борьбу.
Как бы хотелось сейчас повидать товарищей по партии, обсудить этот сложный вопрос и уже затем сообща выработать решение. Оставалось написать письмо Федину. Туляков присел к столу и крупным, словно детским почерком — пожизненным следом позднего обучения грамоте — стал исписывать один лист за другим.