Беломорье
Шрифт:
На этот раз, покачивая головой, Сатинин ласково прошелестел:
— Мне ли, Яков, в федотовски дела мешаться? Всяк хозяин свои дела блюдет. Моя покрута, будто, не зла на меня. А про завод это ты зря баишь, — не было досюльное время заводов, и жили люди, кажись, лучите нынешнего! Негоже помору по заводам мыкаться, кому же тогда рыбку ловить?
Радостно укладывать на санки мешок муки, мешок крупы, а между ними (и обязательно спереди!) бережно поставить словно жидким золотом наполненную бутыль, подпирая ее по бокам мешочками с солью, сахаром и с бурыми восьмушками махорки. Бодро чувствует себя хозяин, когда вместе с женой волочит в свой дом тяжелую кладь. Будет семья сыта — будет в ней мир и покой!
Но еще радостней было сейчас Боброву протащить эту кладь мимо федотовского дома. Оп знал, что из углового окна обязательно выглянет сам хозяин. Так оно и случилось — люто ненавидимый зависящими от него сухопайщиками, Федотов даже прижался лицом к стеклу, разглядывая невидаль: Бобровы, которых он рассчитывал голодом принудить вписать Ваську в свою покруту, везли санки с припасами! Бобров остановился перед хозяйским окном как будто подправить веревки, на самом же деле исподлобья наблюдая, смотрит ли хозяин. Заметив, что у того даже рот приоткрыт от удивления, Бобров ухарски заломил на затылок шапку и поволок санки дальше, стараясь всем видом показать, как тяжела кладь.
Сказав Боброву, что ему не дано вмешиваться в дела Федотова, Сатинин лицемерил. В тот же вечер старик созвал к себе и Федотова и других хозяев. Сердито поблескивая глазками, но обычным елейным голоском Сатинин описал, какие страшные последствия наступят для хозяев, если молодежь гуртом пойдет на завод. Перепуганный Федотов не знал, куда деваться от разъяренных глаз своих земляков.
— Федор Кузьмич, родной мой, будто сам не понимаешь, как хозяину не поломаться, — монотонно бубнил он, — сменишь гнев на милость — вот и будут рибушники тебя пуще прежнего уважать…
Сатинин не успокоился на том, что крепко припугнул тупоголовых любителей тешить свою спесь. На следующий же день в громадных санях, предназначенных для перевозки товаров, он поехал в Сороку.
То, что Васька отдал свои сбережения отцу, было не только его личным делом, но и делом всей артели. Кто теперь из родителей не протянет руку за сыновним заработком? Робея от мысли, что вот-вот явятся отцы, парни поторопились превратить деньги в обнову.
Удачным был день у купца — одиннадцать пар сапог и свыше полусотни аршин добротнейшей чертовой кожи, черной, как смоль, и блестящей, как шелк, продал он вошедшей ораве парией. У истомившейся от долгого безделья портнихи даже руки задрожали, когда перед ней вытянулась шеренга заказчиков. Ввиду срочности и обилия заказов портнихе пришлось засадить за швейную машину подругу, и стрекот изделия фирмы Зингер не умолкал в ее комнате до поздней ночи.
Как и предвидели парни, родители поторопились явиться за сыновней данью. Первыми пришли трое сорочан, бородатые сумрачные рыбаки. Посторонний человек, увидя побледневшие лица трех парней, безошибочно определил бы, кто именно является сыновьями пришедших.
Как и полагалось, вначале довольно долго тянулся чинный, однообразный разговор. Отцы хвалили горницу, чистоту и порядок. Одиннадцать пар сапог, черневших у коек, явно неприятно поразили пришедших. Отсутствие сапог у двенадцатой койки пояснило отцам, что обновы были приобретены уже после отдачи Васькой сбережений своему отцу. Один из пришедших взял сыновнюю покупку в руки, помял кожу, взглянул на не стертую с подошвы краску и отрывисто спросил:
— Давно куплены?
— А наднясь, — тихо пробормотал владелец обновы, испуганно глядя на отцовские руки.
Словно подражая первому, двое других тоже потянулись за сапогами своих сыновей.
— Новенькие? Не ношены, — многозначительно проговорил один из них.
— Чего, спрашиваю, так заспешили покупать? — по-хозяйски, словно сапоги были куплены на его деньги, вновь спросил первый гость.
Словно по команде, отцы посмотрели на своих сыновей, а сыновья, как будто в чем-то виноватые, опустили головы. Их товарищи тревожно переглянулись.
— Чего, спрашиваю, заспешил покупкой? — багровея, переспросил первый отец. — Аль деньги карманы жгли?
Но и на этот раз не последовало ответа.
— Давай сколько еще не промотал денег. Сколько есть? — шагнул к одному из парней его отец, привычно беря сына за шиворот.
— Сколько было — все на сапоги издержал…
— А кто те дозволил? — и, бросив сапоги себе под ноги, рассерженный отец освободившейся рукой дал затрещину сыну. — Не рано ли хозяйничать начал, пащенок?
— Иван Лукич, у нас здесь драться не дозволено, — несмело выступил в защиту парня один из товарищей.
— А ты помолчи. Придет Зосима, так он тебе покажет, что дозволено, — буркнул тот и, в подтверждение своих отцовских прав, второй раз ткнул сына в скулу.
— Ты Митрею хоть голову оторви, а нет у него денег. Что были — все на сапоги затрачены, — вступился за товарища Васька Бобров.
Посещение отцов закончилось для сыновей печально. Парни вдосталь отведали затрещин и подзатыльников и лишились сапог. Со скидкой на полтинник сапоги от рыбаков принял обратно тот самый купец, что на днях продал их молодым поморам.
Надо ли добавлять, что как только отцы ушли со своей добычей, уцелевшие восемь пар обнов были тотчас убраны подальше от родительского глаза. Но это не спасло парней — все одиннадцать пар вернулись обратно в лавку купца, который заработал на этой купле-продаже пять рублей с полтиною.
Попытались ребята получить в волостном правлении отпускные свидетельства, чтобы податься куда-нибудь на более отдаленные от родных мест заводы, но старшина, насмешливо поглядывая на них, наотрез отказал.
— Не будет вам отпускного, а сбежите с волости — через полицию разыщу, да при всем честном народе опозорю вас, женишки, крепко выпорю!
И хотя телесные наказания были уже отменены, в народе все еще жила уверенность, что это стародавнее право осталось в руках хозяина волости.