Белые шары, черные шары... Жду и надеюсь
Шрифт:
— Спасибо, что разъяснила! — крикнул из-за шкафов Новожилов.
— Ну, вот и прекрасно, — сказал Гоша Успенский. — Назначат к нам Левандовского, создадут новую лабораторию, и будем все вместе, локоть к локтю, плечо к плечу, как и подобает настоящим ученым, догонять заграницу. Не правда ли, Тасенька?
— Правда, Гошенька.
Гоша вечно так — сам начнет, сам втянет всех в спор, а потом сам же и мирит.
Они засмеялись.
И этот их смех вдруг отозвался в душе Трифонова острой горечью, тоскливым ощущением одиночества. В конце концов, для них вся эта история с новой лабораторией, с назначением или
«Ах, черт, да ничего же еще не произошло, — сказал он сам себе. — Нечего раскисать, надо работать».
Он опять взялся за скальпель. Впрочем, в глубине души он чувствовал, что толку сегодня от его работы не будет. Все. Точка. Полоса невезения.
Вечером, из дому, он все-таки позвонил Решетникову. Дождался, когда жена ушла на кухню, и позвонил. Номер телефона он еще помнил наизусть. Забавно.
Память существует независимо от наших эмоций. Последней цифрой в номере была девятка. Трифонов слегка придержал диск, потом отпустил и следил, как бежит диск обратно.
Ответил женский голос.
Трифонов поколебался и спросил Митю — как раньше. Хотел было сказать «Дмитрия Павловича», но язык не повернулся.
— Нельзя ли Митю? — сказал он и сам удивился этакой легкой беззаботности своего тона. Словно они виделись только вчера и, прощаясь, условились созвониться.
— Мити нет. А кто его спрашивает? Может быть, ему передать что-нибудь?
В голосе женщины слышались нотки извинения и сочувствия, словно она была виновата в том, что Решетникова не оказалось дома, слышались готовность и желание помочь. Трифонов сразу узнал этот голос. Слишком часто бывал он когда-то в этом доме. Взбегал по узкой, крутой лестнице, останавливался перед дверью, обитой старой, уже ссохшейся клеенкой, сквозь которую там и тут проглядывали пучки серого войлока, нажимал на черную пуговку звонка. Если Митя был дома, он распахивал дверь не спрашивая; если открывать шла тетя Наташа, то сначала Трифонов слышал приближающиеся шаги, потом щелчок выключателя в прихожей, потом голос — тот самый, который звучал сейчас в телефонной трубке, — с ласковой приветливостью, слегка нараспев спрашивал: «Кто там?» Так спрашивают ребенка, торопящегося домой после игр во дворе. Матери у Решетникова не было, она умерла в блокаду, он жил с двумя тетками. Родные сестры, они были совсем разными, и Решетников как-то полушутя сказал Трифонову, что одна из теток вполне могла бы олицетворять Правосудие и Возмездие, а другая — Милосердие. Сейчас в телефонной трубке звучал голос, исполненный милосердия.
— Нет, спасибо, передавать ничего не надо, — сказал Трифонов. — Мне нужно переговорить с ним лично.
— Да вы знаете, он, вообще-то, должен был быть дома, он не собирался уходить, он все ждал какого-то звонка в связи с приездом Василия Игнатьевича Левандовского… — Фамилию эту она произнесла с гордостью. — Вы не по этому поводу?
— Нет, нет, — торопливо сказал Трифонов. — Извините, благодарю вас.
Она еще спрашивала его о чем-то, голос ее еще бился о мембрану, как пойманный жук, заключенный в спичечную коробку, но Трифонов уже опустил трубку.
Он сидел, погрузившись в свои мысли, машинально постукивая пальцами по подлокотнику кресла, когда в комнату вошла Галя.
— Я знаю, — сказала она, —
— Ну вот, — вздохнул Трифонов, — только ревности мне сейчас и не хватало…
ГЛАВА 2
Решетников распахнул дверь — на пороге стояла Таня, дочь Левандовского.
— Сударь, вы меня еще помните?
Он растерялся от неожиданности. Молча смотрел на нее, улыбался неуверенно, приглаживая волосы, словно не зная, куда деть руки. Впрочем, это всегда было в ее характере — делать неожиданные поступки и любоваться чужим замешательством. У нее всегда был своенравный характер. И, пожалуй, немножко не хватало терпения. Решетников давно понял, что она из тех, кто любит подчинять. Может быть, именно поэтому у них ничего не вышло. Он не любил подчиняться. Незаметно, но упорно он уходил из-под ее власти.
И вот она стоит на пороге и смеется. Все такая же красивая. Все такая же оживленная и порывистая, и лицо излучает по-детски нетерпеливое ожидание праздника, ожидание радости. Рядом с Таней, всегда казалось Решетникову, сразу выступала наружу, бросалась в глаза его угловатость, его нескладность — так и не обрел он мужской взрослой солидности — все оставался тем же вытянувшимся, худым студентом, каким когда-то впервые увидела его Таня…
— Ты совсем не изменилась, — справившись с растерянностью, сказал Решетников. — Помнишь у Блока: «Она вошла с мороза, раскрасневшаяся…» Мне всегда кажется, что это про тебя.
— Что творится на этом свете! — сказала Таня. — Решетников научился делать комплименты! Прогресс! Раньше ты был совершенно безнадежен в этом отношении.
— Растем! — подделываясь под ее тон, отозвался Решетников. — Да что же мы стоим в коридоре! Раздевайся, проходи в комнату.
— А тетушка Возмездие нас не осудит? — шутливым шепотом спросила Таня.
— Нет, — покачал головой Решетников. — С тех пор как тетя Нина убедилась, что ты не угрожаешь моей самостоятельности, она стала относиться к тебе очень нежно.
— Спасибо и на этом. А я к тебе на минутку.
Она не стала раздеваться, только расстегнула пальто и прошла в комнату.
— Ой, а у тебя все так же! — воскликнула она. — И стол завален книгами! И лампа все та же! Волшебная лампа Аладдина!.. Помнишь?..
Он кивнул. Он помнил — раньше, еще в те времена, когда Таня частенько бывала в этой комнате, она всегда так называла эту лампу. Лампа действительно была старая, еще довоенная, с зеленым стеклянным абажуром и массивной металлической подставкой.
Таня взяла со стола книгу, полистала ее, потом погрузилась в чтение, словно забыв о его присутствии. Это тоже было ее особенностью — уметь вот так, неожиданно, отключаться. Он смотрел на нее и терялся в догадках, не мог решить, что же привело ее сюда. Последние дни он жил в напряженном ожидании: откроется или не откроется лаборатория Левандовского — слишком многое зависело от этого в его судьбе. Что знает об этом Таня? Или ее появление здесь, сегодня, только случайно совпало с поворотным моментом в его жизни? Она вполне могла заглянуть к нему просто так, поддавшись внезапно вспыхнувшей фантазии, минутному настроению.