Белые шары, черные шары... Жду и надеюсь
Шрифт:
В этот вечер он не стал задерживаться в лаборатории. Он собрал свои записи, он знал, что самое лучшее в таких случаях попытаться на какое-то время заставить себя не думать об опытах. Попробовать отключиться, а потом взглянуть на них, на эти колонки цифр, как бы заново, свежим взглядом. Во всяком случае, еще в юности, в школе, он всегда поступал именно так, если ему не давалась какая-нибудь задача. Но легко сказать — отключиться, если мысли о результатах, которые ты не в силах ни понять, ни объяснить, все равно не оставляют тебя! Попробуй заставь себя не думать. Ему было скверно еще и оттого, что сегодня-то
Главное, он вовсе не был уверен, что, если даже просидит сегодня, и завтра, и послезавтра над этими записями, что-то станет ему яснее. Решение редко приходит в тот момент, когда ждешь его, когда всячески стараешься получить…
И все-таки весь вечер в напрасной надежде — а вдруг осенит, а вдруг придет догадка, вдруг отыщется объяснение — ломал он голову над результатами опытов. Как ни уговаривал себя отвлечься, а все мысленно возвращался к ним, никуда ему было не деться.
И на следующий день, мотаясь по лаборатории, словно не зная, к чему приложить руки, думал о том же, и как ни крутил, как ни прикидывал, а все приходил к одной мысли: «Нет, не может быть, не должно быть».
И свыкся с этой мыслью, убедил себя.
Утром, повеселевший, сказал Вале Минько:
— А ну-ка начнем все заново. Не торопясь, спокойненько…
И опять так удачно, так точно по замыслу начинался опыт, так отчетливо, прямо на глазах, набухали лепестки мышц от внутриклеточной воды, что Решетников невольно начинал верить в успех. Хотя в глубине души уже знал, что обманывает себя.
Результаты оказались прежними.
Тогда, движимый уже упорством, тщетным стремлением переупрямить факты, он поставил опыты в третий раз. Он работал так, словно не сомневался в успехе. Кого он хотел перехитрить? Себя? Валю Минько?
Фотометрирование принесло те же результаты.
Необъяснимо!
Был поздний вечер, когда Решетников вышел из лаборатории. Он ощущал безразличие и усталость. Казалось, он уже готов был смириться и с неудачей, и с ее необъяснимостью.
Не спеша он шел по улице.
И как раз в тот момент, когда он меньше всего ожидал найти решение, догадка вдруг осенила его.
Как уловить это мгновение, этот переход, эту границу между «понятно» и «непонятно», эту малость, эту последнюю каплю, которой вдруг оказывается достаточно, чтобы наступила ясность?..
Теперь, едва догадка мелькнула в его голове, Решетников уже не мог понять, почему он шел к ней таким долгим путем. Так не раз бывало с ним в детстве. Когда долго рассматриваешь загадочные картинки, что-нибудь вроде «Найди охотника» или «Куда спрятался заяц?», когда вертишь картинку и так и этак — кажется, фигура упрятана художником так старательно, так тщательно, что ее никогда не найти. Но зато стоит только наконец обнаружить, разглядеть ее очертания — и она сама собой так и бросается в глаза.
Загадочная картинка… Сравнение это по своему несерьезному, забавному характеру совсем не соответствовало сейчас той истине, которая открылась перед Решетниковым.
Вся его работа, все то, что он делал последний год, — все было напрасно. Он пытался добиться результата, которого нельзя было добиться. Он стремился доказать мысль, которую нельзя было доказать.
Почему он не мог понять этого раньше? Почему не мог хотя бы допустить такого предположения? Конечно, сомнения иной раз приходили ему в голову, но он легко отбрасывал их. Откуда же была эта убежденность?
Оттого, что он так верил Левандовскому, что даже не допускал мысли, будто тот мог ошибаться? К потому так упорно старался отбросить все, что противоречило идеям его учителя? Впрочем, нет, не так уж слепо преклонялся он перед Левандовским, знал, прекрасно знал, что и у того бывали ошибки, что и он, бывало, выбирал неверный путь и потом возвращался и начинал всю работу заново…
Тогда отчего же?
Или так сильна в человеке способность принимать желаемое за действительное? Своего рода гипноз желаемого результата? Результата, который был для него важен и дорог, слишком важен и дорог, потому что он знал, как дорога была эта работа Василию Игнатьевичу Левандовскому…
Если бы не было этого гипноза, может быть, он не сейчас, этим вечером, а куда бы раньше понял, что те удачные опыты, которые проводил сам Левандовский, были лишь частным случаем, своего рода исключением, а Левандовский в своей нетерпеливости, увлеченности возвел эти случаи в общую теорию?.. Если бы не было этого гипноза, может быть, он куда бы раньше догадался, что те минимальные результаты, которые он получил на Дальнем Востоке, были лишь следствием методической ошибки?.. И разве не оттого он так легко поддался этой ошибке, что слишком хотел получить нужные результаты, слишком в них верил?.. Если бы не было этого гипноза, может быть, он куда бы раньше увидел, что все загадки, которые задавали ему его опыты с красителями, становятся объяснимыми, если принять точку зрения научных противников Левандовского.
И странно — первое, что испытал сейчас Решетников, была едва ли не радость оттого, что наконец-то разгадал он головоломку, нашел ответ, освободился от мучившего его ощущения неизвестности, необъяснимости.
Казалось, для того чтобы вся его работа, работа последнего времени, приобрела ясность, чтобы результаты, которые тяготили его своей неопределенностью, выстроились в единое целое, ему как раз и не хватало этой последней капли — тех опытов, которые он закончил сегодня.
А сколько времени потрачено понапрасну! Сколько усилий! Теперь что же, все начинать сначала? Отказаться от всего, что доказывал он с таким упорством?
Вот уж поистине — есть чему радоваться! Тревога и горечь разочарования пришли на смену минутной радости. Как будто разом лишился он всего, чем дорожил, и стоит теперь в растерянности, с пустыми руками…
Он вдруг сообразил, что завтра, или послезавтра, или несколько дней спустя — иначе говоря, рано или поздно — ему придется рассказывать о своем открытии в лаборатории. И как отнесутся к этому Алексей Павлович, и Мелентьев, и Фаина Григорьевна, и Лейбович, и Саша плюс Маша — все те, для кого имя Левандовского значило слишком многое?.. А Рита? Что они скажут? Какими глазами посмотрят на него? Особенно после этой истории с Андреем Новожиловым… Да и разве не отыщутся люди, которые тут же заговорят о бесполезности тех работ, что ведутся в лаборатории?..