Белый Бурхан

Андреев Геннадий

Доктор отложил перо, потянулся всласть, заиграв улыбкой на устах, подписал лист, перечел, отложил на край стола:

— Теперь я вас внимательно слушаю, святой отец…

— Каждый раз, входя к вам, думал: чего же не достает тут? И сегодня разглядел: хорошей иконы!

— Зачем? — удивился хозяин кабинета. — У нас есть икона. Здесь же не монашеская келья!

— Но ведь в этом помещении вы принимаете людей, моих прихожан!

— Да, разумеется. Другого у меня нет. Епархия же не собирается строить больницу, где я мог бы устроить себе кабинет!

— Мои прихожане — верующие, как вы знаете… — Нахмурился иерей, пропустив мимо ушей замечание доктора. —

И им, входя к вам, надо осенять себя крестным знамением! На что же им прикажете креститься? На шкаф с книгами? У вас все же присутственное место, а не кабак!

Гладышев откинулся в кресле и вежливо рассмеялся.

— В присутственном месте, святой отец, должен висеть или стоять портрет царствующего императора и зерцало. Но никак не икона! Но вы ошиблись в другом — это не присутственное место, а рабочий кабинет врача! И если что и должно здесь еще находиться, помимо книг, то — череп или скелет!

Доктор встал, сердито сдвинув кресло. Тяжело и мрачно прошелся от окна до двери и обратно. Остановился у литографических картин, которые только что разглядывал столь подозрительно иерей. Поднял глаза на отца Лаврентия, но тотчас скользнул взглядом мимо. По его губам скользнула усмешка:

— И еще. Я вышел из того возраста, святой отец, когда барчуки нуждаются в услугах дядьки-гувернера… Что же, и вы намерены грозить мне розгами или хватит угла?

Иерей вынужденно рассмеялся:

— Помилуйте! Затменье нашло. Привычка поучать паству.

— Надеюсь, меня с женой вы к тем овечкам не относите?

— Увы! Приписаны к моему приходу.

Доктор шагнул к креслу и будто споткнулся.

— Так-с!.. И когда же мне с женой, святой отец, прибыть к вам на исповедь? Очередь к вам, надеюсь, не столь велика, как к Иоанну Кронштадскому?.. [157] Извините, мне надо работать.

Он сел, потянулся рукой за пером, но передумал: «Надо, все-таки, как-то поладить с ним… Чертов кутейник!.. Уж не его ли трудами тормозятся все мои бумаги?»

157

Иоанн Кронштадский (Сергеев И. И., 1829–1908) — протоиерей, настоятель Андреевского собора в Кронштадте. Известен как реакционер ультрамонархического толка. Был популярен в различных слоях российского общества, в том числе и среди «особ царствующего дома». Проповеди И. К. отличались большой эмоциональностью, страстностью, силой убеждения.

— Вот, святой отец, — взмахнул Федор Васильевич только что исписанным листом, — вынужден обратиться к чувствам и разуму деловых людей уезда, губернии. Может, удастся собрать какую-то сумму по подписке на первую больницу… На епархию и духовную миссию у меня уже нет никаких надежд! Н-да…

Иерей нахмурился, заговорил медленно и глухо:

— Не думаю, что ваша затея придется по душе начальнику Алтайской духовной миссии, равно как и владыке… Вам надлежало бы посоветоваться со мной прежде, чем решиться на подобную демонстрацию нетерпимости и скороспешности…

— Что делать, святой отец? — рассмеялся доктор. — Улита едет, когда-то будет?

Отец Лаврентий возвращался от доктора в полном расстройстве чувств, обозленный на его упрямство и какую-то стоическую твердость духа, проявляющихся так некстати и в такой иронической манере, что и терпения никакого не сыскать, как не уверяй самого себя в правоте и незыблемости…

А ведь короткая связь с доктором налаживалась без каких-либо предвзятостей, и священник ждал ее скорых плодов, представляя все в этаком идеально-патриархальном единении, описание которого редко в какой книге по истории церкви и ее духовных вождей не встретишь: наставник и подвижник, готовые ради братской любви взойти на костер! Но Гладышев упрямо не хотел следовать указующему персту пастыря…

Вот эта самая скромная роль пастыря и не устраивала отца Лаврентия, хотя и была определена ему судьбой уже при рукоположении его в священнослужители. Он хотел бы видеть себя подвижником, чье житие после успения было бы примером для подражания и вдохновляющей легендой для тех, кто следом за ним примет на себя высочайший сан священничества. Для этого, как он полагал, у него были все данные: на амвоне красноречив, в мирской беседе находчив и остроумен, в трудах на благо церкви упорен, в борьбе с противотечениями достаточно смел и несокрушим, в переписке с мирскими друзьями и официальными представителями точен, логичен, строен в слоге. И одной только малости не доставало ему — полного и безусловного успеха в миссионерской деятельности.

Беда была в главном: семинарская схоластика никак и ничем не прикладывалась к жизни! Не было воздевшего к небу руки пастыря и смиренно внимающей коленопреклоненной толпы!

То, что было истиной в книгах, оказывалось истиной не для всех; собрать стадо христово пастырю было нередко так же трудно, как заставить деревья расти корнями вверх; а пастырские проповеди воспринимались даже верующими с такой же откровенной скукой, как статистические отчеты земства гусаром лейб-гвардии…

Но, кроме этой схоластики, их учили в семинарии еще и маневрам, как, наверное, учат будущих офицеров в кадетском корпусе: истина — это зерно, которое надо вырастить на любой почве и при любой погоде, потому и будьте готовы и глубоко копать, и до изнеможения поливать, и хранить наливающийся соками живой колос! И тут же духовные наставники оговаривались: копать, пример подавая, а остальную работу оставляя пасомым; поливать, показуя сне на деле, а поливщиков среди стада своего ищите; оберегать же взращенное только самому пастырю подобает!

Доктор хорошо подходил для роли топтателя тропинок к заблудшим душам. Боль телесная, как и боль душевная, всегда лишает человека его животной бдительности, людских раздумий и порывов к возвышенному, настежь отворяя незримые врата страха перед неизбывностью. Велик ли труд для Федора Васильевича шепотнуть страдальцу, которого он врачует, слово-другое, могущее приблизить его к господу, за руку подвести к паперти? А уж тут бы отец Лаврентий не сплошал и сделал то, что завершает миссионерский подвиг подвел заблудшего к кресту! Двойным счетом бы шла благодать, снисходя милостынями епархии на доктора и священника — целитель ран телесных и врачеватель душевных ран сравнялись бы в святости и величии цели!

Мог бы доктор Гладышев и еще большую услугу оказать христианству и ближнему представителю оного — упредив болящего авторитетом своим, что без молитвы, обращенной к господу, лекарства бессильны есть! Что зазорного в том? Какой урон научному врачеванию? И не прямым словом, а — подсказкою: уповай, мол, на господа? Не возжелал, не захотел, даже оскорбился, в гордыню впав:

— Я — доктор медицины, а не доктор теологии! Что же мне, святой отец, вместо больничного халата рясу надеть, а вместо ланцета крест взять в руки? Увольте! У вас свои методы, у меня — свои! И одно с другим не перемешивается.